ЛИЧНЫЙ ОПЫТ

МЕЖДУ ВЗРОСЛЫМ И РЕБЕНКОМ

С самого детства я любил копаться в домашней библиотеке. Это было не поиском чего-то нужного и актуального в данный момент, а попытка найти что-то новое. Этот процесс мне напоминает брожение по Интернету: «А вдруг?».

Мой дед, как мне говорили, поспорив с кем-то, рано научил меня читать, используя неведомую мне методику. Поэтому я рано получил возможность изучать любые книги в доме.

Не знаю, как другие, но я испытываю какие-то особые чувства, когда беру в руки старую книгу. Большинство таких изданий в моей библиотеке имеют отношение к психологии и педагогике. Фамилии их авторов, конечно, мне в детстве ничего не говорили. Ну Джемс, ну Теплов. Просто было интересно полистать книги, которые старше тебя лет на семьдесят.

Вполне возможно, что листание старых книг по педологии каким-то образом повлияло на то, что я пошел в психологи.

Я не помню, когда впервые услышал фамилию Выготский. Но помню впечатление, которое произвела на меня череда портретов мэтров психологии на стенах аудиторий факультета психологии МГУ. Среди почтенных «дедов» Выготский выделялся молодостью. Это было как-то странно, ведь ассоциативно авторитеты в науке связываются со зрелым возрастом. Глядя на портрет Выготского, становилось легче на душе. Мол, не надо ждать, пока седины появятся.

Мне тогда казалось, что психология — это наука, в которой ничего толком не исследовано. Я думал, что известное постановление «О педологических извращениях...» просто запретило в свое время психологию.

К какому-то семинару нам задали читать Выготского. В процессе чтения меня постигло глубочайшее разочарование: «Все, оказывается, уже известно, все открыто, все понятно». Мой запал первооткрывателя в психологии резко пошел на убыль.

Но, как пишет Выготский, каждая психическая функция появляется на сцене дважды. Так, наверное, и условная «психическая функция» стать психологом проходит два этапа. Первый: коллективный, социальный. Ты попадаешь в психологическую среду, для которой свойственна терпимость, безоценочность, уважение. Ты просто живешь здесь со своими детскими амбициями, наивным теоретизированием. А потом эта среда становится способом твоего мышления. Идет процесс «вращивания» (по Выготскому) этой функции. Ты начинаешь понимать, что твои претензии к великим безосновательны, что психология — это сложнее, чем ты думал, и т.д.

Кстати, мне кажется, что проблема подготовки психологов сегодня связана, в первую очередь, не с тем, что каких-то курсов не дочитали, а с тем, что среда в учебном заведении зачастую не соответствует психологическому профессиональному становлению. Поэтому у нас сегодня есть психологи и есть люди с психологическим образованием. Но это так, к слову.

Наверное, меня можно упрекнуть за некорректное использование теории Выготского. Но я пишу не научный доклад, а размышляю «по поводу».

Придя в школу и столкнувшись со всеми известными проблемами, я быстро понял, что, мягко говоря, мне чего-то не хватает. Вроде бы все хорошо: провел диагностику, получил балл. Живи и радуйся. Но чувство неудовлетворенности не покидало. В итоге возник вопрос: «А как насчет перспектив развития ребенка?» Причем вопрос этот возник после прочтения работы Выготского «Динамика умственного развития школьника в связи с обучением».

«Развитие ума ребенка не проще развития боба или гороха на огороде. А ведь садовник задолго до плода видит стадии, которые ведут к его появлению; и плох садовник, который только по урожаю, по результатам может судить о состоянии растения, за которым он наблюдает. Так же плох педолог, который не умеет определять ничего другого, кроме того, что уже произошло в развитии, то есть того, что подытоживает вчерашний день развития», — пишет Выготский. Отсюда следует, что намного важнее определить то, что ребенок может сделать с помощью других, чем то, что он может делать сам.

Как же это определить? Чудесные диагностические методики оказываются не такими уж чудесными. Но самое главное, а нужны ли учителю мои изыскания в области «зоны ближайшего развития»? Или ЗУНовская парадигма образования напрочь отрицает появление у учителя интереса к совместному с психологом поиску способов развития школьника? К счастью, это оказалось совсем не так.

То, что сейчас называется «новыми педагогическими технологиями», напрямую вытекает из идей Выготского. И неважно, что слово «новые» не очень правильно, так как современные педагоги-новаторы чуть ли не дословно повторяют мысли и идеи педагогов и психологов начала века.

Когда педагоги говорят, например, о «здоровьесберегающих» (слово ужасное по форме, но адекватное по смыслу) методиках обучения, они имеют в виду учет самых разных факторов при работе с ребенком.

Следуя идеям Выготского, можно впасть в соблазн «объять необъятное». Чрезмерное количество наук, которые сегодня имеют отношение к организации школьной жизни, заставляет задуматься о мере в разнообразии подходов к изучению ребенка.

Выготский пишет, что «правильное философское понимание устанавливает, что изучение детского развития не может ограничиться исследованием только психологического развития ребенка без всякой связи со всеми остальными сторонами его развития». Если сделать упор на «все остальные стороны», то оправданным окажется появление в школах целой когорты специалистов — от валеолога до фитотерапевта. Правда, так можно дойти до абсурда. Следуя этой логике, тест школьной зрелости скоро дополнится пробой слюны.

Мне же кажется, что в вышеприведенном высказывании Выготского акцент надо сделать на слове «философское». Ведь результаты любого изучения ребенка (самого комплексного, самого полного) останутся невостребованными, если мы не сможем найти методы развития, адекватные итогам исследований. Зачастую к «новым» теориям прилагаются методы и технологии, уже широко используемые педагогами и психологами. В чем смысл таких теорий? Они остаются чужими.

Другое дело, когда говорится о сопровождении, о мониторинге. Это возвращает нас к тому, о чем писал Выготский, то есть к системе постоянного медицинского и психологического контроля за развитием школьников.

Когда мы в гимназии организовали службу социальной защиты и попытались объединить усилия врачей поликлиники, педагогов и психологов гимназии, то стало понятно, что пробелы в нашем знании о ребенке все равно останутся, даже если мы пригласим еще специалистов и будем с утра до ночи диагностировать и «мониторить». Речь должна идти об общем понимании ребенка и желании помочь ему в реализации возможностей. У врача свой взгляд, у педагога — другой, у психолога — третий. Но, обменявшись этими взглядами, мы получаем видение проблем и перспектив.

Мы сумели сделать так, что результаты изучения ребенка использовались и врачами при проведении лечебно-оздоровительных процедур, и психологами при организации групповых и индивидуальных занятий, и педагогами в учебном процессе. При этом нельзя сказать, что в работах Выготского можно найти готовые сценарии деятельности таких служб. Важно другое — важна философия психолого-педагогической работы, подход к ней, ее принципы и ценности.

Люди читают психологическую литературу с разными целями: просто интересно или нужно найти новый инструментарий, понять какую-то проблему. Далеко не со всеми авторами-учеными получается наладить диалог. С Выготским получается. Об этом Д.Б. Эльконин писал: «Я и до сих пор веду с ним диалог, стараясь представить его оценку, его отношение как к сделанному, так и к замысленному».

Я не могу говорить о таком постоянном диалоге. Но для меня важным является то, что мне сегодня столько же лет, сколько было Выготскому, когда К.Н. Корнилов пригласил его в Московский институт экспериментальной психологии. В то время Выготский уже мог говорить о своей психологической школе. Человеку, написавшему монографию «Исторический смысл психологического кризиса», без изучения которой я не представляю себе курс по истории психологии, не было и 30 лет.

Все это заставляет не просто поражаться силе ума и работоспособности Выготского, но и думать, делать, пробовать. Я полагаю, что жизнь этого ученого не может позволить нам говорить о том, что у нас мало времени или еще чего-то не хватает. Такие слова можно рассматривать только как психологическую защиту в оправдание своей недостаточной активности.

Я не знаю, когда вновь испытаю желание подойти к полке и взять с нее книгу Выготского. Но уверен, что в какой-то важный для меня момент это произойдет. Зайдя недавно в книжный магазин, я увидел новое издание Л.С. Выготского и решил купить его. У меня спросили: «Зачем тебе эта книга, мало что ли в институте конспектировал?» Я думаю, вы поняли, что я мог на это ответить: «Просто я люблю копаться в своей библиотеке».

Иван ГАВРИЛОВ