«Неразумные» странные мысли

Новорожденного младенца отец приносил в лесху,
где заседали старейшины.
Ребенка внимательно осматривали,
и если находили больным и хилым,
то отправляли к Апогетам
(обрыв на горном хребте Тайгет)
и там оставляли умирать...
Все, что смогла создать Спарта, —
это сильная армия...

Энциклопедия для детей, ст. «Спарта»

— Сын, привет! Как доклад?
— Не очень...
— Что ты имеешь в виду?
— Не стали они меня слушать!
— Но ведь ты так интересно рассказываешь!
— Ну да. Я как сказал, что в Спарте
больных детей со скалы сбрасывали,
так они и пристали: «Что, прямо маленьких?
И они умирали? И их не жалели? А их мамы?»
И так весь урок... Мам, мне эта Спарта
тоже не нравится!.. Дурацкая какая-то.

Из дневника матери

Есть некоторое представление о результате профессионального труда. Усилия плотника, кондитера, уборщицы, инженера, крестьянина — налицо. Зримы, подлежат оценке усилия поэта, художника и актера. Усилия врача тоже всегда ощутимы. Результат труда людей разных профессий планируем и достижим во времени и в пространстве.
А результат труда педагога? Он должен был бы угадываться в ребенке, который вырастает, вырос.

«Короля Матиуша» Януша Корчака я прочитала довольно поздно, лет в тринадцать. Я была уже настолько взрослой, что поняла почти все. Эта книга могла бы стать для меня любимой, если бы не послесловие. Легенда о смерти Корчака потрясла меня настолько, что затмила переживание художественного текста.
В день рождения брат подарил мне корчаковскую фотографию. Я повесила ее над кроватью и с тех пор без нее не жила.
Но мне невероятно трудно было читать книги Корчака: я не осмеливалась над ними думать. Любые размышления предполагают некоторую долю критицизма, сомнения в правоте автора. А Корчак БЫЛ ПРАВ НАВСЕГДА. Потому что погиб вместе с детьми.
И еще меня постоянно преследовала мысль: в чем результат его педагогического труда? Конечно, остались книги. Но это — наследие Корчака-писателя. А результатом педагогического труда должен быть человек!
То есть труд великого педагога Корчака НЕ ИМЕЛ РЕЗУЛЬТАТА! Единственный смысл его воспитательской деятельности, который с циничной кротостью подарила ему Смерть, — это то, что он смог разделить судьбу детей...
Книги остались, а детей — нет. И не было ничего рационального в том, чтобы рассказывать маленьким смертникам по дороге в концлагерь сказки. Никакой «общественной» полезности.

Кэмпхилл — английская деревня. Здесь в искусственных семьях живут умственно отсталые дети.
Марианна — старожил. Живет в Кэмпхилле уже тридцать лет. У нее нет своих детей. Она стала «мамой» для десятков даунов с отвислыми щеками и остановившимся взглядом, с вечно текущей изо рта слюной и с непослушными пальцами. Чтобы эти пальцы могли пользоваться ложкой и тем более ручкой, нужен труд многих лет. Для большей части воспитанников Марианны двадцать слов — предел овладения человеческой речью. Однако, говорит она с гордостью, некоторые обучаются этим словам на двух языках — на материнском и на английском (население деревни многонационально).
Каждое воскресенье детей водят в церковь. Слово «церковь» знают почти все. Обитатели деревни наряжаются, детей тоже одевают в красивую одежду. Это еженедельный праздник. У многих воспитанников глаза сияют. Во время службы они кивают в такт песнопениям, повторяют слова молитв. Но есть и нечувствительные к внешним проявлениям жизни. Рядом с такими сидят воспитатели, держат за руку, поднимают со скамьи, когда полагается. А потом священник идет по рядам — медленно, чтобы каждого подержать за руку, заглянуть в глаза. Он говорит: «Бог — с тобой!» Ударение необычное. На втором слове.
Мы пошли посмотреть, каких кукол для кукольного театра она делает. У них хороший кукольный театр. Животные у Марианны получаются как настоящие. Так и должно быть. Животным нельзя придавать позы людей. Ведь Человек — нечто совершенно особое. Дети должны это знать. Им этого, конечно, не объяснить. Но показать можно — через сказку. Детям все время показывают спектакли. И оркестр у них тоже есть. И гончарная мастерская...
Раз в месяц — родительский день. Приезжают родители — туда, где их горе, их стыд скрыты от посторонних глаз и где их ребенку хорошо. При расставании дети будут плакать: они любят маму, они не хотят, чтобы мама уезжала. А воспитатели будут рассказывать об успехах детей, о том, чему они научились. Воспитатели хотят, чтобы мамы тоже любили детей. Так же, как любят они, воспитатели.
Я спрашиваю:
— Марианна, как это возможно? Как возможно любить их таких — да еще так сильно и преданно?
Марианна не понимает: что имеется в виду? Это же дети, Бог дал им жизнь. Разве душа виновата, что у нее такое тело?..

Вместе со студентами московского вальдорфского семинара я играю в спектаклях. Один спектакль — для детей микрорайона. Другой — в онкологическом отделении детской больницы. Дети лысенькие после «химии», на колясках, в масках и в трубках.
У нас на курсе были мужчины. И они после спектакля смотрели в пол. А девушки плакали, не стесняясь. Для многих наших зрителей мы со своими сказками были последним ярким впечатлением жизни. Через неделю — на другом спектакле — их места уже занимали другие...
Никакой целесообразности в этой деятельности не было. Никакого полезного результата. «Пустая» трата сил и нервов. Все равно они умирали... Но Наташа, больничный педагог (вот уж нерациональная должность!), приглашала нас снова и снова. Она была из прихода Александра Меня и считала, что это очень важно — правильно проводить ребенка, так и не ставшего «полезным» членом общества.

Среди психологов и педагогов встречаются странные, «неразумные» люди, готовые работать без надежды на результат. Правда, сами они так не считают. Как говорила Марианна, душа воспитывающего тоже воспитывается. В них реализуется та тайная «заповедная странность», в существовании которой общество чаще всего стесняется признаться, но которая все-таки, к счастью, есть. Стесняется, потому что эта странность совершенно избыточна по отношению к господствующему рационализму и с практической точки зрения бесполезна. Она называется разными словами — гуманизм, духовность, человечность (как видовое отличие).
Но именно от нее, от этой «периферийной» педагогики, единственным принципом которой является «благоговение перед жизнью», исходят мощнейшие импульсы, заставляющие общество встряхнуться и задуматься: что такое «ребенок»? Чего же все-таки надо хотеть от него и для него?
И вот что удивительно: там, где «поражение не отличается от победы», рождаются замечательные идеи, способные в течение долгих последующих лет питать создателей педагогических технологий.
Опыт Марии Монтессори вылился в промышленное создание пособий для интеллектуального развития детей. Но начинала-то она с детей умственно отсталых! Корчак, работая с детьми-изгоями, с детьми, лишенными прошлого и будущего, создал законодательную систему демократического общежития. Он пытался научить детей искать себе защиты у Закона. И это ни с чем не сравнимый опыт воспитания правового сознания ребенка. А методики занятий ручным трудом, практикуемые в Кэмпхилле? А способы развития сенсорики, вызревшие в результате долгой и кропотливейшей работы психолого-педагогической команды Загорского интерната для слепоглухонемых?
Но главным результатом влияния «периферийной» педагогики на общественное сознание является постепенно вызревающая внутри него мысль: чем больше мы узнаем о детстве, тем более загадочным представляется нам этот период жизни человека, во многом определяющий его дальнейшую судьбу. А законы развития ребенка не так просты и однозначны, как хотелось бы рационалистам шестидесятых или девяностых годов.
Блестящие сиюминутные результаты педагогической политики взрослых в отношении маленьких детей могут парадоксальным образом обернуться в отдаленном будущем печальными последствиями. У этих последствий самые различные имена: бездуховность, утилитарность мировоззрения, трудности социализации, неумение строить семейную жизнь...
Другое дело, насколько это действительно заботит общество и насколько этому обществу важны не отдельные функции человека, а он сам в целом, когда социальная активность, социальная полезность, социальная адаптивность тесно связаны с состоянием внутреннего человеческого мира.
Зрелое общество осознает противоположность действующих внутри него различных тенденций и пытается избежать однозначности суждений и акцентов. Оно предъявляет к образованию гораздо более сложные, более тонкие и потому менее определенные требования, связанные с гуманитарными ценностями. Такое общество гораздо меньше склонно «использовать» и конструировать ребенка.
Оно учится его оберегать. Оно учится оберегать себя в лице ребенка.

Марина АРОМШТАМ