ЛИРИКА

РАССКАЗЧИК

САКИ

Стоял жаркий полдень, и в вагоне поезда было соответственно душно, а следующая остановка, Темплкоум, была в часе пути. В вагоне ехали маленькая девочка, девочка поменьше и маленький мальчик. Состоявшая при детях тетушка сидела в одном углу, а угол напротив нее занимал какой-то холостяк, человек для них посторонний. Остальную же часть купе решительно оккупировали маленькие девочки и мальчик. Их манера разговаривать с тетей, лаконичные, но настойчивые высказывания напоминали полет мухи, которая отказывается понять, что ее прогоняют. Замечания тети в основном начинались со слов «Не делай этого», тогда как почти все реплики детей начинались с вопроса «Почему?»

— Не делай этого, Сирил! — воскликнула тетушка, когда маленький мальчик принялся колотить по диванным подушкам, поднимая с каждым ударом облако пыли. — Погляди-ка лучше в окно, — прибавила она.

Ребенок неохотно придвинулся к окну.

— Почему овец гонят вон с того поля? — спросил он.
— Я думаю, их перегоняют на то поле, где травы больше, — слабым голосом ответила тетушка.
— Но и на этом поле много травы, — возразил мальчик. — Здесь вообще ничего, кроме травы, нет. Тетя, ведь на этом поле полно травы.
— Наверно, трава на другом поле лучше, — бессмысленно предположила тетушка.
— Почему это лучше? — мгновенно последовал неизбежный вопрос.
— Э, да ты посмотри вон на тех коров! — воскликнула тетушка. На полях, тянувшихся вдоль железной дороги, почти всюду паслись коровы и быки, но голос ее прозвучал так, будто она пыталась обратить его внимание на что-то диковинное.
— Почему это на другом поле трава лучше? — стоял на своем Сирил.

Хмурое выражение лица холостяка начало уступать место сердитой гримасе. Суровый, лишенный всякого сочувствия человек, решила про себя тетушка. Она никак не могла прийти к сколько-нибудь удовлетворительному решению относительно качества травы на другом поле.

Между тем девочка поменьше отвлекла внимание всех от злополучной травы, начав декламировать «По дороге в Мандалей». Она помнила только первую строчку, но свои ограниченные знания употребила с максимально возможным эффектом. Она снова и снова мечтательно повторяла эту строчку, произнося ее решительным и очень громким голосом. Холостяк подумал, что кто-то, наверное, поспорил с ней, что она ни за что не повторит ее громко две тысячи раз подряд без остановки. Кто бы этим спорщиком ни был, он, скорее всего, проиграл бы.

— Идите все сюда и послушайте сказку, — сказала тетя после того, как холостяк дважды посмотрел на нее и один раз на звонок к проводнику.
Дети нехотя переместились в тот угол купе, где сидела тетушка. По-видимому, в их глазах она не пользовалась репутацией хорошей рассказчицы.

Низким и доверительным голосом, то и дело прерываемая громкими каверзными вопросами слушателей, она начала свое вялое и прискорбно нудное повествование о маленькой девочке, которая всегда вела себя хорошо и по этой причине дружила со всеми и которую в конце концов ее друзья, восхищавшиеся ее добрым нравом, спасли от бешеного быка.

— А они не спасли бы ее, если бы она не вела себя хорошо? — спросила старшая из девочек. Это был тот самый вопрос, который хотел задать и холостяк.
— Конечно, спасли бы, — неуверенно проговорила тетушка. — Но я не думаю, что они так бы спешили ей на помощь, если бы она им сильно не нравилась.
— В жизни не слышала более дурацкой сказки, — с глубоким убеждением заявила старшая из девочек.
— Такая чушь, что я только начало послушал, — сказал Сирил.

Девочка поменьше своего мнения насчет сказки не высказала, поскольку давным-давно возобновила декламацию своей любимой строчки.

— Похоже, вы не пользуетесь успехом как рассказчица, — вдруг произнес из своего угла холостяк.

Тетушка немедленно изготовилась защищаться от неожиданного нападения.

— Непростая задача — рассказывать детям сказки, которые они могли бы понять и оценить, — холодно произнесла она.
— Я с вами не согласен, — сказал холостяк.
— Может, вы хотите рассказать им сказку? — предложила тетушка.
— Расскажите нам сказку, — потребовала старшая из девочек.
— Однажды, — начал холостяк, — жила-была маленькая девочка по имени Берта, которая вела себя необыкновенно хорошо.

Возникший поначалу у детей интерес начал тотчас же угасать. Все сказки казались до отвращения похожими друг на друга, кто бы их ни рассказывал.

— Она была послушной, всегда говорила правду, следила за тем, чтобы не перепачкаться, ела молочные пудинги с таким же удовольствием, как будто это были пирожки с вареньем, прекрасно готовила уроки и была вежлива со всеми.
— Она была хорошенькая? — спросила старшая из девочек.
— Не такая хорошенькая, как кто-нибудь из вас, — ответил холостяк, — но она была ужасно хороша.

Это вызвало волну благоприятной реакции на сказку. Слово «ужасный» в сочетании с хорошим поведением было чем-то необычным, что привлекало само по себе. Казалось, оно вносило элемент реализма, которого не хватало тетушкиным рассказам о жизни детей.

— Она была такая хорошая, — продолжал холостяк, — что получила несколько медалей за хорошее поведение, которые она всегда прикрепляла к платью. У нее была медаль за послушание, другая медаль — за прилежание, третья — за хорошее поведение. Медали были большие, из металла, и они звенели, когда она ходила. В городе, где она жила, ни у одного ребенка не было сразу трех медалей, поэтому все знали, что она сверххороший ребенок.
— «Ужасно хороший», — процитировал Сирил.
— Все только и говорили о том, какая она хорошая, и об этом прослышал местный принц, который сказал, что если уж она такая чересчур хорошая, ей можно разрешить раз в неделю гулять в его загородном парке. Это был прекрасный парк, детей туда не пускали, поэтому для Берты было большой честью, что ей разрешили побывать в нем.
— А в этом парке были овцы? — спросил Сирил.
— Нет, — ответил холостяк, — овец там не было.
— А почему там не было овец? — последовал неизбежный вопрос на ответ.

Тетушка позволила себе улыбнуться той улыбкой, которую вполне можно было бы квалифицировать как усмешку.

— Овец в парке не было потому, — пояснил холостяк, — что маме принца однажды приснился сон, будто ее сына убьет либо овца, либо упавшие с полки часы. По этой причине у принца в парке никогда не было ни одной овцы, а во дворце — часов.

Тетушка подавила вздох восхищения.

— А принца убили часы или овца? — спросил Сирил.
— Он до сих пор жив, поэтому мы не знаем, сбудется ли сон, — равнодушно заметил холостяк. — Как бы там ни было, овец в парке не было, а вот поросята бегали повсюду.
— А какого они были цвета?
— Черненькие с белыми мордочками, белые в черную крапинку, совершенно черные, серые с белыми пятнами, а некоторые были и вовсе белые.

Рассказчик помолчал, чтобы дети могли полнее представить себе все богатства парка, а затем продолжал:

— Берта опечалилась, увидев, что в парке нет цветов. Она со слезами на глазах обещала своим тетушкам, что не сорвет ни одного принадлежащего принцу цветка, и собиралась сдержать свое обещание, поэтому понятно, что она попала в глупое положение, когда обнаружила, что в парке нечего рвать.
— А почему там не было цветов?
— Потому что их съели поросята, — незамедлительно ответил холостяк. — Садовники сказали принцу, что можно разводить либо свиней, либо цветы, и он решил держать свиней и вообще не иметь цветов.

Решение принца было встречено одобрительным бормотанием присутствовавших — ведь сколько людей поступили бы иначе.

— В парке было еще много чего замечательного. Там были пруды с золотыми, голубыми и зелеными рыбками, деревья, на которых восседали красивые попугаи, произносившие, не задумываясь, умные вещи, и птицы, которые напевали все популярные в то время мелодии. Берта ходила взад-вперед по парку. Ей в нем ужасно нравилось, и она думала: «Если бы я не вела себя так необычайно хорошо, мне не разрешили бы прийти в этот прекрасный парк и насладиться всем, что здесь только можно увидеть». Три медали звякали одна о другую в такт ходьбе, напоминая ей о том, какая она хорошая. И как раз в это время в парк явился громадный волк, чтобы схватить на ужин поросенка пожирнее.
— Какого он был цвета? — спросили дети с немедленно пробудившимся интересом.
— Цвета грязи, с черным языком и бледно-серыми глазами, сверкавшими неописуемой яростью. Первым, кого он увидел в парке, была Берта. Ее безупречно чистый фартук блистал такой белизной, что был виден издалека. Берта увидела волка, который крадучись двигался к ней, и ей захотелось, чтобы ее никогда не пускали в этот парк. Она побежала изо всех сил, а волк огромными прыжками понесся за ней. Ей удалось добежать до зарослей мирта и спрятаться в самом пышном кусте. Волк принялся обнюхивать все ветки, высунув черный язык, при этом его бледно-серые глаза яростно сверкали. Берта ужасно перепугалась и подумала: «Если бы я не вела себя так необычайно хорошо, я была бы сейчас дома и в безопасности». Между тем мирт пах так сильно, что волк не мог учуять Берту, а кусты были такие густые, что ему долго пришлось бы в них рыскать, прежде чем он смог бы увидеть ее, поэтому он подумал, что лучше схватить поросенка. Берта дрожала оттого, что волк рыскает и нюхает так близко от нее, и когда она в очередной раз задрожала, медаль за послушание звякнула о медали за хорошее поведение и прилежание. Волк уже уходил, когда услышал, как звякнули медали. Он остановился и прислушался; они снова звякнули прямо в кусте, возле которого он находился. Он бросился в куст, яростно и торжествующе сверкая бледно-серыми глазами, вытащил Берту и съел ее до последнего кусочка. От нее остались только туфли, клочья одежды да три медали за то, что она была хорошей.

— А поросят он не ел?
— Нет, они убежали.
— Начало у сказки плохое, — сказала девочка поменьше, — но конец прекрасный.
— Такой замечательной сказки я еще не слышала, — твердо заявила старшая из девочек.
— Это единственная замечательная сказка, которую я когда-либо слышал, — сказал Сирил.

Иное мнение высказала тетушка.

— В высшей степени неприличная история для маленьких детей! Вы перечеркнули плоды многих лет тщательного воспитания.
— Как бы там ни было, — проговорил холостяк, собирая свои вещи и готовясь выйти из вагона, — я заставил их тихо просидеть десять минут, а это больше, чем удалось добиться вам.

«Бедная женщина! — думал он, шагая по платформе станции Темплкоум. — Теперь с полгода, а то и больше эти дети будут приставать к ней на людях, требуя, чтобы она рассказала им неприличную сказку!»