ИГРОВАЯ СЕМЕЙНАЯ ПСИХОТЕРАПИЯОтрывки из книги, готовящейся к выходу в издательстве "Питер"Дэвид ШАРФФДЕТИ И ИГРЫ В СЕМЕЙНОЙ ПСИХОТЕРАПИИ ОБЪЕКТНЫХ ОТНОШЕНИЙCемейная психотерапия объектных отношений основана на представлении о том, что психическая жизнь человека лучше всего может быть понята в контексте семейных отношений (Sсharff, D.E. and Sсharff, J.S. Object Relations Family Therapy. 1987 Northvale, NJ: Jason Aronson). Теория личности Фейрберна связана с использованием понятия объектных отношений. Она исходит из признания потребности построения отношений с другими людьми как одной из важнейших потребностей человека. Наша психическая жизнь является продуктом интериоризации отношений. Противоречия процесса психического развития отражают диалектику единства и борьбы в стремлении человека сохранить свою связь с другими и в то же время остаться самому независимым. Каждый человек испытывает потребность в безопасности, которую дает ему семья. Для взрослых это справедливо так же, как и для детей, хотя данная потребность у них может приобретать различные формы. Создавая семью, люди получают возможность развивать свои отношения на сознательном и бессознательном уровне коммуникации. В семьях, где есть дети младшего возраста, игры являются средством общения ребенка с родственниками — игры отражают систему его отношений, являющуюся, в свою очередь, зеркалом отношений между внутренними объектами. В игре проявляется способность семьи к созданию атмосферы взаимной поддержки, что можно видеть на примере игры сиблингов и совместной игры детей и взрослых. Семейный психотерапевт получает много ценной информации, наблюдая за игрой членов семьи, проявлением в ней тех или иных тем и сюжетов, актуальных как для отдельного ребенка, так и для семьи в целом. Вовсе не обязательно при этом иметь всестороннюю подготовку по игровой психотерапии. Наблюдая за проявлением в игре ребенка отдельных тем, психотерапевт может понять основной смысл его игры. Но наиболее важная информация о семье содержится все же в семейных переносах. «Расшифровка» высказываний и действий играющих членов семьи является весьма сложной. Столь же важен и анализ контрпереносов — разнообразных чувств и идентификаций с членами семьи, которые специалист может испытывать в ходе сессий (отдельных психотерапевтических занятий) или всего психотерапевтического процесса. Он должен разобраться в содержании контрпереносов и уточнить их характер в ходе общения с семьей, используя вербальный канал коммуникации или игру. Ниже приводится описание сессии, проведенной примерно в середине лечения. Оно показывает, каким образом использовалась игра и как, благодаря анализу контрпереноса, удалось оценить взаимоотношения членов семьи и психотерапевта. ПРИМЕР ИЗ ПРАКТИКИПсихотерапевт работал с семьей Симпсонов уже около года. Причиной обращения супругов к специалисту первоначально была сексуальная дисгармония: миссис Симпсон жаловалась на то, что половая близость вызывает у нее отвращение, а мистер Симпсон сетовал на преждевременное семяизвержение. Вдобавок миссис Симпсон впала в депрессию, а у ее супруга ухудшилась память, что стало мешать ему работать в качестве компьютерного программиста. Они охотно согласились пройти семейное обследование, памятуя о проблемах пятилетнего Алекса, который мочился под себя и отставал в развитии. В ходе обследования семьи я обратил внимание, что младшая дочь Симпсонов Жанетта (3,5 года) также несколько отстает в развитии и отличается гипервозбудимостью. Лишь самый старший сын Эрик ни на что не жаловался. Тем не менее при повторном обследовании, проведенном год спустя, я заметил у Эрика проявления повышенной агрессивности: играя с Суперменом, он постоянно нападал на кукол Жанетты и заявлял при этом, что Супермен — это «злая сила». Раньше такой агрессивности я у него не отмечал. Состояние родителей было лучше, нежели год назад. Особенно хорошо выглядела миссис Симпсон — периоды ее депрессии стали более редкими, хотя в апреле она в течение нескольких дней находилась на стационарном лечении. Женщина устроилась на неполный день на работу и получала большее удовлетворение от половой близости. Супруги еще нуждались в продолжении лечения сексуальной дисгармонии, но главное значение приобрела коррекция семейных отношений. Сессия, которую я намерен описать, состоялась примерно спустя восемь месяцев после начала еженедельных надомных встреч с семьей. Перед этим Симпсоны пропустили одну встречу, но двумя неделями раньше я пришел к выводу о том, что основной причиной проблем этой семьи являются депрессии миссис Симпсон. Встретившись со мной через две недели, дети, как и прежде, взяли инициативу в свои руки. Эрик принялся показывать мне свои рисунки, изображавшие роботов и трансформеров. Он называл их «Демолишиконами». Затем мальчик стал строить башню из цветных кубиков. Это занятие нравилось всем троим детям. Алекс сел рисовать. Отец предложил ему нарисовать Дональда Дака, но он отказался. В ответ на это отец заявил, что Алекс мог бы быть Дональдом Даком, но он просто не умеет рисовать. Алекс нарисовал Микки Мауса. Жанетта ела конфету. Дети то и дело шепотом переговаривались друг с другом. Я спросил про конфету и о причине, по которой они шепчутся. «Быть может, у вас есть секреты?» Дети ответили «нет». С конфетой тоже все разъяснилось просто. Семья пришла на полчаса раньше, и миссис Симпсон, для того чтобы снять сухость во рту, вызванную приемом антидепрессантов, стала сосать конфету. Жанетта поступила так же. Хотя у миссис Симпсон из-за приема лекарств несколько снизилось зрение и отмечалась сухость во рту, эти побочные эффекты проявлялись не столь ярко, как прежде. Упоминание о приеме лекарств заставило присутствующих вспомнить о недавней госпитализации миссис Симпсон и предшествовавшей этому событию сильной тревоге. Когда женщина мне об этом рассказывала, Алекс показал ей свой следующий рисунок, на котором он изобразил кита Монтеро, проглотившего Джепетто — отца Пиноккио. Жанетта также показала матери свой рисунок, сказав, что на нем изображены «главные цвета», которые она затем стала называть. Я почувствовал, что своими действиями члены семьи пытаются уклониться от активной работы, что, впрочем, характерно для начала любой сессии, тем более если принять во внимание драматический характер предшествующей встречи и пропуск последнего занятия. Сессия между тем продолжалась. Эрик строил башню, которую он назвал музеем. Строение очень напоминало то, что мальчик построил на предыдущей встрече. По словам Эрика, в башне происходило то же самое, что и в прошлый раз. Когда я спросил, что именно, он ответил: «Ничего». Чтобы закончить свое строительство, ему понадобились еще машинки и кубики и он попросил у брата несколько кубиков и машинок. Мистер Симпсон и Алекс попытались объяснить Эрику, как можно закончить строительство башни без новых кубиков. Миссис Симпсон сказала: «Эрик, если ты не можешь построить башню так, как хочешь, может быть, ты попробуешь построить ее иначе?» Надувшись, Эрик ответил отказом. Заметив, что на башне стоят солдатики, чьи винтовки направлены на меня, я сказал: «По-моему, твои солдатики целятся в меня». Все рассмеялись, а я добавил: «Разве я твой враг? Разве я собираюсь тебе сделать что-то плохое?» Не отвечая, Эрик взял Невероятного Увальня — большую, угрюмую куклу — и принялся в шутливой форме мне угрожать. Похоже, Невероятный Увалень собирался со мной подраться. Я обратил внимание на то, что при работе с этой семьей Увалень часто является тем персонажем, который позволяет передать чувство злости. На одной из сессий, состоявшихся несколько месяцев назад, миссис Симпсон заявила, что она ощущает себя Невероятным Увальнем, который причинил их семье немало вреда, хотя желал ей только добра. Я попытался найти персонаж, который мог бы вступить в диалог с Увальнем. Миссис Симпсон протянула мне куклу Малыша со словами: «Младенцы очень злые». Я почувствовал, что выбор этого персонажа связан с ее восприятием меня как лица, на которого направлена злость Эрика. Поэтому я отказался брать Малыша и сказал: «Может быть Эрик сам скажет, что плохого я сделал?» Мать с готовностью выступила от лица Малыша и, обращаясь к Увальню, сказала: «Скажи, Увалень, что плохого я тебе сделал?» Эрик от имени Увальня, произнес: «Я злюсь, потому что ты не разрешаешь мне быть главным». Миссис Симпсон продолжала: «Ты не будешь всегда все делать по-своему... И не смей жаловаться!» Малыш и Увалень начали бороться. В их борьбу вмешался Алекс, сказав: «Малыш потерял подгузник, он сейчас накакает на пол», мальчик тоже стал бороться с Увальнем. Стало очевидно, что его проблемы (в частности то, что он ходит в постель) каким-то образом связаны с начавшимся обсуждением переживаемого чувства злости. Поэтому я воскликнул: «Вы слышали? Алекс сказал, что во время борьбы с Увальнем Малыш может обкакаться. Могут ли люди контролировать себя, когда они борются?» Спустя мгновение Алекс прекратил бороться с Увальнем, схватил машинку и, наехав ею на построенную Эриком башню, разрушил ее. Эрик пришел в ярость и закричал: «Зачем ты это сделал, Алекс?» Бросив Увальня, он принялся восстанавливать башню. Я заметил: «Когда Алекс боролся с Увальнем, он сказал, что Малыш может обкакаться. Но сам он не обкакался, а разрушил башню Эрика. Какое это может иметь отношение к вашим проблемам?» Миссис Симпсон объяснила: «Эрик очень агрессивен, но если ему ответить тем же, он обидится. Он думает, что всегда поступает правильно, однако, когда другие делают то же самое, Эрик считает, что они не правы». Я почувствовал, что разговор является для мальчика серьезным испытанием. Чтобы привлечь его внимание, я взял Эрика за плечи и сказал: «Так Вы, миссис Симпсон, говорите, что Эрик хочет играть с Увальнем делая, что заблагорассудится? А если кто-то с ним не согласен, он впадает в ярость?» В этот момент Эрик попросил меня снять руки с его плеч, заявив, что обгорел на солнце. Я понял, что он не воспринимает мои слова как поддержку и хочет, чтобы я от него отстал. Старший брат продолжил восстанавливать свою башню. Алекс же посадил куколок в машину и начал возить их вокруг башни, говоря, что те едут в музей. Он уже не вел себя так, как прежде, когда изображал обиженного ребенка, но выражал свое чувство агрессии адекватным своему возрасту образом. Эрик же взял Демолишикона и напал на куколок. Мистер Симпсон при этом произнес: «Жанетта и Алекс не могут справиться с Эриком. Они не в состоянии себя защитить, ведь он сильнее их». Миссис Симпсон, внезапно покраснев, воскликнула: «Когда он так делает, я теряю самообладание! Мне и сейчас хочется выйти!» На это я сказал: «Может быть, вы расскажете подробнее, что чувствуете?» Миссис Симпсон ответила: «Я не хочу говорить о своих чувствах... Я только вижу, какой Эрик «упертый», даже если ему сделать замечание, он на него ни за что не отреагирует. Его поведение заставляет нас всех страдать. Он присваивает себе все игрушки — вот, как, например, эти кубики. Мне хочется разбить его башню!» Я повернулся к Эрику, которому в этот момент искренне сочувствовал, и спросил: «Так часто бывает?» Мальчик кивнул, на его глазах появились слезы. Мистер Симпсон произнес: «Да, обычно так все и заканчивается... Эрик, отдай часть кубиков Алексу и Жанетте!» Миссис Симпсон добавила: «В конце концов нам приходится вмешиваться. Если он разозлится, мы его удерживаем». Мистер Симпсон сказал: «А Эрику тогда кажется, что мы на стороне Алекса и Жанетты». «Это правда?» — спросил я, на что Эрик хмуро кивнул, оперся на стол подбородком и перестал реагировать на происходящее. «Миссис Симпсон, возможно, подобные сцены вам что-то напоминают?» — поинтересовался я. «Да, мое детство, — ответила женщина. — Поведение Эрика напоминает мне моего отца. Мы все боялись его прихода домой. Он ставил нас в шеренгу и начинал орать, пытаясь определить, кто сегодня больше всех виноват. Если кто-то из нас признавался, отец срывал свою злость на нем. Это было ужасно. Он всегда думал, что является в семье самым главным. Отец диктовал всем, что нужно делать, никто не смел ему перечить. Наша мать не могла нас от него защитить. Так же, как я не могу защитить от Эрика Алекса и Жанетту». «Значит, Эрик напоминает вам отца, который вел себя с вами столь жестоко?» — спросил я. Миссис Симпсон утвердительно кивнула и принялась плакать: «А когда у меня появляется такое ощущение и я начинаю злиться на Эрика, мне кажется, что я сама становлюсь похожей на отца... Это ужаснее всего! Я ненавидела своего отца, а теперь уподобляюсь ему... Из-за этого я еще больше ненавижу Эрика». Видя, как Эрик лежит, положив лицо на стол, мистер Симпсон принялся его уговаривать: «Сынок, очнись!» Эрик поднял голову и был заключен в объятия отца. Мальчик прильнул к груди отца, который гладил его по спине и рукам. Это выглядело очень трогательно, но в то же время явно не согласовывалось со всем тем, что происходило в комнате. Я нашел поддержку отца своевременной — она позволила матери продолжать свой монолог. Казалось, что, заключив Эрика в объятия, мистер Симпсон смог в какой-то мере утешить всю семью. Это также предоставило мне возможность сфокусировать свое внимание на том, что говорила миссис Симпсон. Жанетта подошла к матери и, чтобы утешить, забралась к ней на колени. Алекс продолжал играть развалинами башни, пытаясь построить из нее дом для кукольной семьи. Я обратился к миссис Симпсон: «Если я верно понял, когда вам кажется, что вы уподобляетесь своему отцу, вы еще больше ненавидите Эрика, и в то же время вы ненавидите себя?» «Да, — ответила женщина, — я думаю, что эмоционально «калечу» сына, как мой отец искалечил меня. Я ничего не могу с этим поделать. У меня нет никакого выхода». В комнате царила напряженная атмосфера. Все произошедшее повергло присутствующих в отчаяние, однако я был рад, что, несмотря на переживаемые членами семьи сильные чувства, им удалось продолжить беседу. Мне хотелось вовлечь в разговор отца. Повернувшись к нему, я спросил: «А вам все это что-нибудь напоминает?» На это мистер Симпсон ответил: «Мое детство не было столь драматично. По крайней мере, я не помню ничего похожего на то, что происходило в семье жены. Если мы делали что-то не так, иногда нас шлепали ремнем. А больше я ничего не могу вспомнить». Видя, что мистер Симпсон уклоняется от ответа, я продолжил: «Конечно, вам трудно вспоминать. Но за что же вас били ремнем?» «Я помню лишь один случай, — ответил он. — Когда я был в таком возрасте как Эрик, мне попало за то, что я без спроса пошел в гости к знакомой девочке. Отец отхлестал меня ремнем. Было очень больно. Вспоминая об этом, я чувствую, что мы с Эриком переживаем примерно одно и то же». Тогда я спросил у Эрика: «А ты знал, что твоего папу били ремнем?» Он помотал головой. В течение нескольких следующих минут мне удалось выяснить, что у мистера Симпсона описанный случай определенным образом ассоциируется с сексуальными проявлениями — ведь его побили отчасти потому, что он внезапно исчез из поля зрения родителей, уйдя с девочкой. Я сказал: «Миссис Симпсон, вы теряете самообладание, когда Эрик напоминает вам отца, а потом себя за это вините. Вашему старшему сыну кажется, что он плохой и недостоин вашей любви. Ваш муж, наверное, догадывается, что проявления сексуальности ассоциируются у вас с образом вашего отца. И у вас, и у него имеются сексуальные проблемы. Среди ваших детей Эрик единственный, кто напоминает вам отца. Когда ему чего-то хочется, мальчик чувствует, что это плохо и поэтому становится «Демолишиконом». Но он это делает также и для того, чтобы вы не чувствовали себя в роли Увальня или Демолишикона». «Вы правы, — ответила миссис Симпсон. — Мне хочется разрушить его башню, потому что я не желаю, чтобы он был большим и сильным. И мне от этого становится не по себе». В это время Алекс своей машинкой наехал на остатки башни и разрушил ее до основания. Я продолжал: «И тогда Алекс делает за вас то, что вы не решаетесь делать сама. Может быть, поэтому Алекса бывает трудно остановить, когда он начинает крушить все на своем пути. Раньше, испытывая злость, он мог просто обкакаться, теперь же у него есть возможность выражать это чувство более непосредственно». Жанетта слезла с колен матери и принялась, как ни в чем не бывало, играть с куклами, лежащими на месте разрушенной башни. Отец продолжал гладить Эрика по голове. «Что вы думаете по поводу происшедшего?» — спросил я. Мистер Симпсон ответил: «Эрику обидно. Ему бывает очень больно, когда мама испытывает такие чувства. Он хотел бы вести себя иначе, но не знает, как это сделать». «Правда?» — спросил я Эрика. Мальчик утвердительно кивнул, а миссис Симпсон добавила: «За это он, наверное, ненавидит меня». Тогда я обратился к ней: «Думаете, сын и впредь будет ненавидеть вас так же, как вы ненавидите своего отца? А какие еще чувства вы испытываете к Эрику?» «Конечно, я люблю его, — ответила она. — Эрик — замечательный мальчик... Что я еще чувствую? Наверное, — безнадежность. Я сознаю, какой непоправимый урон мы наносим друг другу. Ему обидно до слез, а я виновата в этом. Я ненавижу себя...» Она снова залилась слезами. Когда Алекс принялся строить из кубиков домик, возможно, гараж для машинки, я обратился к Эрику: «Тебе все еще грустно?» Мальчик ответил: «Да». «Это заметно, — сказал я. — Из-за того, что здесь произошло, вы все сильно переживаете, в том числе и твоя мама. Но было важно все это обсудить, потому что у вас дома происходит много того, что вы никогда не обсуждаете. Это мешает вам любить друг друга... Миссис Симпсон, вы признались, что, несмотря на ненависть к своему отцу, вам хотелось, чтобы он вас любил. Наверное, видя то, что делает Эрик, вы теряете самообладание. Потом вам становится больно, потому что вы любите сына и понимаете, что он находится в той же ситуации, в которой вы находились в детстве. Вас порой раздражает его самоуверенность и желание быть «главным». Этим он напоминает вам отца. Все это, вместе взятое, заставляет вас, миссис и мистер Симпсоны, считать себя плохими родителями. Вам кажется, что у вас недостаточно родительской любви или что вы обделяете ею своих детей так же, как были обделены в детстве сами. То, что произошло здесь сегодня, типично для вашей семьи. Когда кому-то из вас чего-нибудь сильно хочется, вам кажется, что он пытается что-то отнять у остальных. Думаю, что все это имеет определенное отношение к вашим сексуальным проблемам. По крайней мере, на это указывает тот случай из детства, который описал мистер Симпсон. Более обстоятельно мы попытаемся разобраться в этом, встретившись с вами в более узком кругу. Сегодня же наиболее важно то, что каждому из вас удалось выразить чувства обиды и злости, связанные с тем, что для вас важно. Это должно было произойти, несмотря на то что вам было при этом больно. Без этого мы не смогли бы понять что-то очень важное». Пример с семьей Симпсонов показывает, каким образом в ходе сессии семейной психотерапии могут быть использованы игровые приемы, как можно интерпретировать действия ее участников. В процессе игры дети и члены семьи, а также психотерапевт приходят к пониманию взаимоотношений. Играя, дети слушают, что говорят взрослые по поводу их действий. Таким образом участники сессии постепенно приходят к общей оценке семейных проблем. Это происходит благодаря совместному участию членов семьи и психотерапевта в игре и ее обсуждении. В приведенном примере контрперенос отражал чувства, которые я испытывал, идентифицируя себя со старшим мальчиком, а впоследствии и с другими членами семьи, когда все они переживали сложные чувства. Тем самым, я попытался создать «пространство», помогающее «удержать» эти чувства. В конце сессии, учитывая переживания и потребности, которые испытывали члены семьи, я предпринял попытку сформировать общую картину происходящего. При этом я также старался учесть потребность каждого в любви и понимании со стороны окружающих. Подобная работа характерна для семейной психотерапии объектных отношений, стремящейся использовать игровые приемы, учитывать переживания и потребности детей. При этом искусство психотерапевта заключается в его способности видеть скрытый смысл в действиях и высказываниях участников игры и понимать общую картину происходящего.
Джилл Сэвидж ШАРФФИГРЫ С ДЕТЬМИ В ДЕТСКОЙ ПСИХОТЕРАПИИВ семейной психотерапии задача специалиста заключается в создании такой рабочей атмосферы, когда все члены семьи могли бы чувствовать себя естественно и проявить свои чувства и мысли. В немалой степени это определяется оборудованием кабинета и тем, как организуются первичная консультация и психотерапевтические сессии. Многое зависит и от способности психотерапевта внимательно выслушивать клиента, взаимодействовать с ним, проявляя при этом живые чувства, справляться с чувством тревоги, анализировать свое состояние и демонстрировать клиенту свою готовность его понять. Все это объединяется понятием «контекстуальная удерживающая способность» (Sсharff D. аnd Sсharff J., 1987). Первым шагом на пути создания рабочей атмосферы может быть демонстрация психотерапевтом своей готовности принять всех членов семьи (Zilbach J., 1986). Для этого целесообразно организовать с ними специальную встречу. Если в семье есть грудной ребенок или беспокойный малыш трехлетнего возраста, психотерапевт должен быть готов к тому, чтобы провести сессию в его присутствии. В этом случае может сразу возникнуть необходимость использования игровых приемов. Психотерапевт должен уметь участвовать в играх вместе с членами семьи, имеющими маленького ребенка. Контекстуальная удерживающая способность психотерапевта предполагает, что он должен чувствовать себя в процессе игры достаточно комфортно, ничуть не смущаясь наличием шума, беспорядком, проявлением естественных эмоциональных реакций — всего того, с чем связана обычная жизнь семьи. Звуки, которыми сопровождается такая сессия, вполне естественны. Некоторые семейные психотерапевты не воспринимают маленьких детей как естественных участников процесса лечения. Однако это становится понятным, если принять во внимание то, что семейные психотерапевты готовятся лишь для работы со взрослыми и подростками. Некоторые из них, при наличии в семье маленького ребенка, предпочитают направлять его на консультацию к детскому психотерапевту. К сожалению, дети младше тринадцати лет исключаются специалистами, не имеющими опыта работы с детьми, из процесса семейной психотерапии. В этих случаях и семья, и маленький ребенок, и сам психотерапевт упускают богатые возможности — члены семьи не могут выразить всего спектра чувств, малыш оказывается в положении изгоя, а психотерапевт не может представить целостной картины того, что происходит в семье. Психотерапевты, подготовленные к работе с маленькими детьми, нередко специализируются на индивидуальной игровой психотерапии и не владеют приемами психотерапии семейной. ОРГАНИЗАЦИЯ ПРОСТРАНСТВА ДЛЯ ИГРЫВ распоряжении семейного психотерапевта должен быть достаточно просторный кабинет, позволяющий разместить 6—8 человек, а также пространство на полу или на столе, предназначенное для игры. Лучше, если это пространство будет находиться в центре круга из стульев, что позволит взрослым и психотерапевту наблюдать за игрой детей или участвовать в ней, не прекращая при этом своей беседы. Если пространство для игры находится в конце или в углу кабинета, это может создавать у ребенка впечатление, что его попросту хотят на время исключить из происходящего и чем-то занять, для того чтобы он не мешал взрослым. Это обесценивает и саму игру. Необходимо понять, что она является не средством отвлечения, а важнейшим инструментом семейной психотерапии. Целесообразно иметь всего несколько игрушек, чтобы ребенку не пришлось долго выбирать. Дети любого возраста часто прибегают к бумаге и набору цветных мелков или маркеров, хотя некоторые матери обоснованно предпочитают держать последние подальше от маленьких детей. Набор кубиков или иных строительных материалов в сочетании с фигурками нескольких животных и машинками хорош для детей, начиная с четырехлетнего возраста. Обычно я ограничиваюсь этим, когда речь идет о первичном знакомстве с ребенком. Однако в моем кабинете также имеются крупные листы бумаги, набор небольших кукол, изображающих членов двух семей — с темной и светлой кожей, кукла более крупного размера, кукольная кроватка и несколько марионеток. Набор конструктора «Лего» хорош для детей более старшего возраста, но его мелкие детали могут быть опасны для малышей. Я не использую в практике настольные игры, поскольку предпочитаю, чтобы дети «включали» свою фантазию. Между тем, мне пришлось однажды консультировать студента, который весьма успешно ими пользовался. В ходе семейной психотерапии взрослые могут беседовать, тогда как дети заняты игрой. Иногда взрослые присоединяются к ним, в частности, для того чтобы разрешить спор вокруг какой-нибудь игрушки. В кабинете начинает царить вполне домашняя атмосфера. Можно видеть, как взрослые поддерживают или, напротив, подавляют детей в играх, каким образом они разрешают конфликтные ситуации, возникающие между сиблингами, как общаются с детьми. Психотерапевт занимает заинтересованную и в то же время недирективную позицию, стараясь внимательно следить за ходом игры и ее темпами, тем самым давая детям возможность вести себя наиболее естественно. На его примере родители могут учиться тому, как можно наблюдать за детской игрой, что способствует развитию их «удерживающих» способностей. КАК «РАБОТАЕТ» ИГРАДля детей игра является естественным средством самовыражения. В этом можно убедиться, наблюдая, как ребенок передвигается по кабинету вместе с игрушками. Пользуясь игровыми персонажами или иными предметами, дети переносят на них свои чувства и представления, что создает у них ощущение большей безопасности. Следует также учитывать роль двигательной экспрессии. Вынужденный по какой-либо причине ее сдерживать, ребенок вряд ли сможет выразить многие важные аспекты своего внутреннего мира. Двигательная и символическая экспрессия чрезвычайно важны для снижения тревоги, они способствуют ощущению ребенком психического и физического комфорта. Опытному психотерапевту детская игра также позволяет разобраться в неосознаваемых проблемах, связанных с взаимоотношениями членов семьи, включая проявления неосознаваемых переносов на него самого, задолго до того как связанные с ним чувства будут обозначены словами. Игра является тем инструментом, который помогает подтвердить или опровергнуть выводы психотерапевта относительно поведения членов семьи, позволяет в любой момент перейти к обсуждению тех или иных семейных проблем и конфликтов, находящих в игре свое отражение. Игры могут составлять стержень семейной психотерапии и использоваться в каждой сессии. Их характер может быть различен, в зависимости от возраста и количества присутствующих на сессии детей. Так, например, если ребенок еще совсем маленький, игра не может быть тематической, но с ее помощью можно создавать беспорядок, конструировать и разрушать, исследовать структуру предметов, использовать воду. В работе с семьями, где имеются дети более старшего возраста, игра может включать символический элемент и быть связана с активными действиями. Подростки же в процессе разговора, возможно, предпочтут другие занятия. Значение игры в разных семьях может быть различным, и даже в одной и той же семье игры могут порой приобретать разнообразные оттенки. Различна и степень толерантности психотерапевта к тем или иным играм; некоторые из них ему порой «переварить» бывает очень трудно. Важную роль для понимания содержания игр в процессе семейной психотерапии играет контрперенос — особенно в тех случаях, когда темы игр «замаскированы» или когда у психотерапевта имеются определенные психологические блоки, препятствующие пониманию действий участников игры. Поскольку разные игры отражают различную степень «замаскированности» источников семейных конфликтов, действия психотерапевта могут варьироваться от простого наблюдения за ходом игры без каких-либо комментариев до попыток обстоятельного анализа действий ее участников. Между этими двумя крайними позициями находятся те случаи, когда психотерапевт «про себя» пытается анализировать свои эмоциональные реакции, временами задает игрокам вопросы или даже сам включается в игру, а также использует ее как метафору, позволяющую проиллюстрировать какую-либо из обозначенных тем. Игра тоже позволяет психотерапевту обратить внимание семьи на новые темы. Она может быть безопасным средством, позволяющим обсуждать конфликтные ситуации и взаимоотношения, сложные чувства и многое другое. Позднее она также может стать инструментом реконструктивного воздействия, позволяющим использовать наблюдения и выводы, сделанные в ходе игры, для анализа реальных обстоятельств жизни семьи и взаимоотношений ее членов. После этого можно попытаться провести новую игру, чтобы увидеть, насколько изменились установки и реакции ее участников. ИГРА В ДИАГНОСТИЧЕСКОМ КОНСУЛЬТИРОВАНИИСледующий пример представляет собой описание хода двух диагностических сессий. Он показывает многообразие вариантов использования игры в ходе семейной психотерапии с участием детей. Эпизод также свидетельствует о целесообразности привлечения ассистента к ведению подобных сессий. Миссис Уэллер пожаловалась социальному работнику, что она не может справиться с гиперактивной полуторагодовалой дочерью Брук. Она также посетовала на чрезмерную капризность четырехлетнего сына Терри. Когда Терри был чем-нибудь расстроен, он впадал в истерику и отказывался что-либо слышать. Поскольку миссис Уэллер в последние два месяца второй беременности страдала от тяжелой мигрени и вынуждена была часто принимать кодеин, ее дочь некоторое время после рождения испытывала «синдром отмены». Миссис Уэллер в этом винила себя и заявляла, что родила «наркоманку». При этом она часто плакала. Когда ее муж приходил вечером домой, он порой высказывал недовольство тем, как она ухаживает за детьми и что игрушки разбросаны по всем комнатам. Миссис Уэллер чувствовала себя «на грани срыва». Социальный работник направил ее на совместную консультацию ко мне и доктору Дэвиду Шарффу. Хотя мы нередко преподаем и пишем статьи вместе, клиническую работу каждый из нас ведет самостоятельно. Однако социальный работник выразил пожелание, чтобы мы провели сессии совместно и тем самым продемонстрировали студентам модель совместной работы двух специалистов. Миссис Уэллер пришла на встречу с мужем и с нарядно одетыми детьми. Войдя в кабинет, она сразу убрала маркеры подальше. Брук заплакала. Тогда мать показала ей мелок, на который малышка не обратила никакого внимания. Миссис Уэллер дала ей пустышку, и Брук успокоилась. Терри, взяв мелки, нарисовал картинку, которую затем исчеркал каракулями, и мать вынуждена была оттащить его от бумаги. Всякий раз, когда Брук чем-то огорчалась, она начинала плакать. Родители пытались ее успокоить, давая ей пустышку или бутылочку. Девочка то и дело вновь начинала кричать, все попытки успокоить ее имели лишь временный эффект. «В первые несколько месяцев после рождения Брук я просыпалась через каждый час, — сказала мать. — Даже сейчас, стоит мне выйти из комнаты, Брук начинает плакать». Словно пытаясь опровергнуть ее слова, Брук спокойно отошла в сторону и, взяв куклу, протянула ее Дэвиду. Дети с интересом занялись тем, что тянули друг у друга эту куклу. Увидев это, мать воскликнула: «Ой, Брук от меня убежала» (в ее тоне я почувствовала обиду и раздражение). «Я обычно не обращаю на Брук внимания и выхожу из комнаты, когда она плачет, — сказал отец. — Не знаю, почему моя жена не может поступать так же». На это миссис Уэллер сказала: «Это невозможно. Если уйду я, она будет плакать гораздо сильнее, чем если выйдет он». В ее словах я заметила нотку гордости, словно между супругами велось какое-то соревнование. Доказывая, что дочь в ее отсутствие плачет сильнее, она словно пыталась продемонстрировать, как сильно ее любит дочь. Отец же, говоря о том, что ему быстро удается заставить Брук замолчать, показывал свою сообразительность и компетентность. Точно стремясь внести ясность в их спор, Брук снова заплакала, и родители дали ей бутылочку. Терри же играл в это время с марионетками, изображая драку между лошадкой и кроликом, которые никак не могли решить, кто из них будет рисовать мелками. Тем временем отец заговорил о рациональном расходовании денег, о том, что в доме должен царить порядок. Он посетовал на то, что его супруга не поддерживает чистоту в доме и не умеет разумно тратить деньги. Терри попытался нарисовать картинку для Дэвида, но Брук ему помешала. (Я обратила внимание на то, что поведение детей в ходе игры отражало содержание родительского разговора.) Мать в ответ на упреки отца продолжала: «Я не могу со всем справиться. Я сильно устаю, потому что Брук будит меня по пять раз за ночь». При этом Брук обнаружила игрушечный мусорный бачок и принялась его открывать и закрывать. Затем она вручила его отцу. (Я обратила внимание на то, что Брук не только отражала в своей игре состояние матери, что могло быть для последней весьма травматично, но и пыталась имитировать ритуал соединения и разлуки с матерью, связанный с кормлением. Она словно стремилась в своей игре выразить те чувства, которые были связаны с отделением от матери.) Видя это, я сказала: «Может быть, вам обоим больно видеть Брук плачущей, потому что вы испытываете при этом чувство вины за то, что она так страдает, а также за то, что вы на нее злитесь, поскольку она причиняет вам столько хлопот?» «Да, я злюсь на нее и поэтому предпочитаю уходить из комнаты, когда она плачет. А иначе я, наверное, ее бы ударил», — сказал отец. Мать при этом смотрела на него с укором. Родители продолжали высказывать недовольство друг другом, связывая это с тем, что они выросли в разных штатах. Муж рос на Среднем Западе, в иммигрантской среде, представители которой привыкли предъявлять к себе высокие требования; жена же воспитывалась в Калифорнии, жители которой обычно более расслаблены и ленивы. Когда отец критиковал мать, Брук с озабоченным выражением лица забралась на колени к матери. Отец рассмеялся, и мать похлопала его по руке. На это я заметила: «Вот видите, вы можете смеяться и давать выход своему напряжению, а когда расстроена миссис Уэллер, Брук приходит ее утешить». Однако обстановка накалялась. Терри увлекся раскрашиванием своих ногтей фиолетовым фломастером, а Брук снова принялась плакать. В своем описании я сознательно не упоминаю о всех тех моментах, когда девочка плакала. Между тем я помню, что в ходе сессии я их считала. Теперь я понимаю, что тем самым я пыталась защитить себя от чувства раздражения и боли. Когда Брук широко раскрывала рот, издавая резкие вопли, ее крик пронзал меня насквозь, словно нож. Анализ собственных чувств заставил меня задаться вопросом, каким образом родители Брук справляются со своими чувствами, видя дочку плачущей. После того как мы коснулись способов их защиты от чувств вины и злости, связанных с Брук, они согласились с тем, что стоит давать ей возможность поплакать и тем самым «выплакать» свои чувства. Родители обнаруживали свою неспособность «удерживать» чувства Брук и дать ей возможность успокоиться самой. Было тяжело смотреть на то, как она плачет, как ей то и дело суют пустышку или бутылочку, хотя она не испытывала никакого голода. Из-за переживаемых родителями чувств вины и раздражения их «удерживающие» способности оказывались ограниченными. Они не могли позволить Брук просто выразить свои чувства недовольства, отчаяния и страха разлуки. Казалось, родители опасаются того, что в этой ситуации и психотерапевт обнаружит ограниченность своих способностей к «удерживанию» чувств дочери. Неделю спустя, на второй диагностической сессии, родители вновь заговорили о неспособности миссис Уэллер содержать дом в порядке. Она сама посетовала на отсутствие своей матери, к которой привыкла обращаться за советом и помощью. В это время Брук сидела у нее на коленях с соской во рту, а Терри строил какое-то сооружение, похожее на дом, поместив в дверях домика двух овечек, а на его крышу поставив фигурку Ворчуна-Оскара. (Как и раньше, Терри был поглощен игрой. Построенный им дом был типичен для четырехлетних детей, так же как и использование фигурок животных.) По мере того как тон разговора родителей, обсуждавших различия во взглядах, накалялся, Брук подошла к построенному Терри домику и разломала его. За это брат ее ущипнул. Заплакав, девочка вернулась к матери. Дэвид отметил, что когда родители говорят о проблемах в своих отношениях, Брук и Терри начинают ссориться, словно перенимая их настроение. «Думаю, в своем поведении они отражают разыгрывающийся рядом конфликт, — добавил Дэвид,— поскольку это случается всякий раз, когда вы начинаете выражать взаимное недовольство и сердитесь друг на друга». «Нет! — запротестовала миссис Уэллер. — Они ссорятся всегда, когда бы мы ни говорили». В наш разговор вмешался отец, сказав, что Терри стремится к всеобщему вниманию и при этом нередко обрывает разговор родителей. Я сказала: «Тем самым он пытается помешать вам быть вместе». Ответом на мои слова были действия Терри: мальчик изобразил, как Ворчун-Оскар выглядывает из домика, пытаясь рассматривать коровок, которые подошли к домику, чтобы поиграть с Ворчуном. «Ему любопытно узнать, чего они хотят», — пояснил Терри. Эта игра, по моему мнению, отражала недоверие Терри к демонстрируемому родителями интересу к его внутреннему миру. В ней также проявлялись его эдипальные переживания. Видя проявление в игре мальчика этих двух аспектов его переживаний, я пришла к выводу о том, что наблюдающиеся в игре конфликты между Терри и Брук могут отражать противоречия между потребностями разного уровня: доминирование потребностей одного уровня было связано с регрессом Терри на уровень развития Брук; доминирование потребностей более высокого уровня отражало попытки Брук догнать в своем развитии Терри. В этот момент дети принялись играть самостоятельно: сестра усаживала куколок в машинки и говорила им: «До свидания», а брат продолжал играть с фигурками животных, пытаясь показать, как они катают друг друга на спинах. При этом у членов семьи появлялась возможность дифференцированного выражения своих потребностей: у Брук — своих преэдипальных переживаний, связанных с отделением от матери; у Терри — эдипальных переживаний, связанных с включением-исключением из родительского союза и имеющих определенный сексуальный оттенок. Здесь у нас возникла возможность поговорить с родителями о переживаемых детьми чувствах зависти и ревности к ним. Однако, как только мы начали этот разговор, Терри снова ущипнул Брук, и та заплакала. Мать усадила девочку на колени и, обращаясь к сыну, сказала, что хотя Брук и поступает плохо, мешая ему играть, он не должен ее щипать. Она сообщила мне, как они с супругом читали о том, что четырехлетние дети часто злятся при появлении в семье нового ребенка. «Мы с мужем, — продолжала она, — проявляем к Брук больше внимания и миримся с ее чувствами обиды и злости, но это не помогает» (очевидно, она имела в виду Терри). Я заметила: «Ваша оговорка указывает на то, что вы больше озабочены проблемами Брук, а не Терри». Женщина восприняла мои слова не как комментарий, а как стремление поправить ее и повторила, на сей раз «исправясь», что ее муж теперь уделяет больше внимания Терри, однако тот все равно ревнует родителей к Брук и твердит: «Вы занимаетесь только ей». В это время Терри изобразил, как Ворчун вывел овечек из дома, поскольку ему стало одиноко и он захотел с кем-нибудь поиграть. (Вновь игра отражала преэдипальные переживания Терри, связанные с его стремлением ощущать себя частью родительской пары.) Поэтому я заметила: «Вы можете уделить Терри больше внимания, но вы никогда не сможете снова сделать его младенцем. Поэтому он вас и ревнует». «Да, вы правы, — ответила мать, — бывает, Терри подходит ко мне и говорит: «Уа-уа, подержи меня на ручках». Наверное, он снова хочет быть как крошечка». «Не как крошечка, — поправила я, — а крошечкой». Теперь брат всячески старался не подпускать сестру к своим игрушкам, боясь, что та снова ему помешает, и Брук, заплакав, вернулась к матери. Я заметила, что крики Брук заставляют мать все время быть вместе с дочерью. «Именно так, — сказала мать, — я не могу даже спокойно принять душ. Выходя из ванной, сразу же слышу рев Брук...» В этот момент девочка без всякой причины расплакалась и прижалась к матери, заставив ту прервать разговор. Лишь успокоив дочь, миссис Уэллер смогла продолжить беседу. Она сказала, что Терри никогда так не плакал, как Брук. Таким образом, можно было наблюдать типичную для этой семьи ситуацию. Конечно же, любая мать может пожаловаться на то, что ее малыш слишком много плачет, однако следующие признаки позволяют дистанцировать этот случай от обычного.
Мать продолжала, сообщив, что Терри тоже иногда выводит ее из равновесия. «Но при этом я никогда на него не кричу, — сказала она. — Я просто объясняю ему, что он делает не так, и обнимаю его. На это Терри может мне заявить: «По-твоему, я плохой. Да, ты думаешь, что я плохой, ты меня не любишь». Из-за этого я еще больше расстраиваюсь. Я не знаю, где он этому научился. Мы никогда не говорили ему, что он плохой или что я его не люблю. Мы говорим: «Мне не нравится то, что ты делаешь, но я тебя люблю». «Это был бы хороший совет учителям и родителям, — согласилась я, — но только учителя могут ему всегда следовать». Она ответила: «Да, я учитель и знаю, что это помогает в работе с детьми». Дэвид отметил, что Терри все-таки хорошо чувствует, когда мать его осуждает. Миссис Уэллер перебила его: «Но мы всегда сопровождаем свою критику проявлением любви к ребенку, чтобы он не чувствовал себя чересчур скверно». На это Дэвид спросил: «Кто же на самом деле хочет себя почувствовать плохо?» Мать была озадачена этим вопросом, а отец мрачно кивнул. Тогда Дэвид спросил родителей, как они себя чувствовали, когда их кто-то ругал в детстве. Видя замешательство матери, Дэвид использовал приемы семейной психотерапии объектных отношений. Он не пытался, однако, в деталях выяснить историю жизни родителей, их наследственность, поскольку вся эта информация вряд ли объяснила бы текущие взаимоотношения родителей. Заданный им вопрос прозвучал в тот момент, когда в ходе сессии вдруг проявились отголоски прошлых травм, накладывающих свой отпечаток на родительские отношения. Отец привел множество примеров, когда его действия в детстве вызывали критику со стороны матери. Я заметила, что он стремился вести себя в нынешней ситуации не так, как его мать, которая была склонна скрывать свои подлинные чувства. Муж выражал свое недовольство действиями детей более открыто и прямолинейно. Также мной было отмечено то, как супруг пытался проецировать на миссис Уэллер ту часть своего «я», которая отвергалась его собственной матерью. Его жена, наоборот, предпочитала открыто не критиковать других и использовала более дипломатичные и осторожные способы выражения своего неодобрения, а поэтому, как и мать мужа, нередко носила в себе накопившиеся чувства обиды и сожаления. Мы подошли к середине сессии. Мать рассказывала о своем детстве, о том, что ее сестра страдала резкими перепадами настроения и любое замечание выводило ее из равновесия. Поэтому миссис Уэллер привыкла быть очень осторожной в общении с ней. Теперь она поступала так же в отношениях со своими детьми и мужем, нередко проявляя излишнюю вежливость. Когда она об этом рассказывала, Терри и Брук снова начали драться, и отец спросил: «Что, Брук, твой брат снова пытается тебя ущипнуть?» Было хорошо видно то, что напряженность в отношениях детей отражалась в отношениях супругов и находила непосредственное проявление в игре детей. Родители снова попытались утешить Брук и предложили ей полежать на кроватке. Миссис Уэллер сообщила, что воспринимала в детстве свою мать как лучшую подругу, вместе занимаясь с ней каким-нибудь делом, когда отец работал во дворе. До момента, пока мать не сказала, что ее отец умер во дворе, когда ей было около 19 лет, я не обратила внимания на то, что Брук имитирует похороны. Затем Терри, вновь принявшись играть с фигурками животных, обратился к Дэвиду со словами: «Лошадке одиноко, но двум овечкам весело, потому что они играют вместе». (Теперь эта игра, воспринятая раньше как отражение чувств ребенка, связанных с его исключением из родительской пары, приобретала новое значение — овечки, по-видимому, символизировали мать и ее сестру, потерявших отца, либо мать и дочь, вышедших из дома незадолго до того, как умер отец.) Дэвид заметил, что для миссис Уэллер важно знать, что она не должна все делать идеально, поскольку перфекционизм, свойственный ее отцу, был причиной его ранней смерти и укрепил близость матери и дочери. Он добавил: «Миссис Уэллер боится, что, слишком заботясь о поддержании порядка в доме, она «потеряет» детей. Мистер Уэллер, в свою очередь, опасается, что если жена не будет как следует заботиться о доме, то он потеряет ее. Миссис Уэллер стремится никогда открыто не выражать недовольства детьми, так же как она старалась в свое время не проявлять чувств, связанных со смертью отца». То, что миссис Уэллер сообщила о смерти своего отца лишь в конце второй сессии, было связано с переживаемыми семьей проблемами дистанцирования и утраты. Это усугублялось и тем, что, завершая диагностический этап, супруги все еще не знали, возьмут ли их на семейную психотерапию или нет, а если возьмут, то кто будет с ними работать. Нередко наиболее аффективно «заряженный» материал начинает проявляться лишь в конце сессии. Это можно объяснить проявлением защитных реакций участников интервью, переживающих, что сессия слишком короткая, чтобы разобраться в ситуации. ПЕРЕНОС И КОНТРПЕРЕНОС ПРИ СОВМЕСТНОЙ РАБОТЕ ДВУХ ПСИХОТЕРАПЕВТОВВ ходе работы психотерапевт так или иначе осознает свои чувства и реакции, вызванные членами семьи. Эти чувства и реакции обозначаются понятием контрпереноса. Если психотерапевт умеет отделять реакции, связанные с его личностью, от тех, которые отражают особенности самой семьи, он может лучше понять характер отношений между ее членами. При совместной работе двух психотерапевтов внутренние объектные отношения, характерные для семьи, проявляются уже в контексте отношений между двумя психотерапевтами. Нередко можно наблюдать «расщепление» свойств, характерных для разных членов семьи. Это обеспечивает дистанцирование членов семьи от своих переживаний и позволяет наблюдать проявление базисных внутрисемейных конфликтов на уровне взаимоотношений между участниками сессии, включая и обоих психотерапевтов. Таким образом, присутствие на сессии двух специалистов создает уникальные возможности для исследования семейных конфликтов. Отношения между ними также становятся предметом специального анализа, с тем чтобы отношения между членами семьи были более четко очерчены. В ходе двух описанных сессий я ощущала определенное напряжение в отношениях между мной и Дэвидом. Мне казалось, что он стремится контролировать ситуацию, слишком много говорит и иногда забывает сказанное мной. Однако проанализировав его действия и высказывания, я не нашла подтверждений своим чувствам и решила разобраться в собственных реакциях, связанных с контрпереносом. Мне казалось, что мой слишком разговорчивый муж меня подавляет и что он представляется членам семьи более авторитетной фигурой, чем я. Я чувствовала, что они меня часто не замечают, за исключением тех моментов, когда мы встречаемся с миссис Уэллер взглядами и «читаем» в глазах друг друга взаимную поддержку нашей женской позиции (когда она, например, сетовала на своего «ужасного» мужа или детей). Я решила, что мои чувства были связаны с усиленной в результате переноса недооценкой нашей женской роли. Я заметила, что немного завидую тому, сколь непринужденно ведет себя в процессе игры Дэвид, и в то же время начала испытывать все большую неудовлетворенность от нашей совместной работы. Мне казалось, что мой альянс с Дэвидом не очень удачен для проведения психотерапии, но я не находила возможности об этом заявить. Попытавшись разобраться в своих чувствах и в том, с чем они были связаны, я пришла к выводу, что в своих отношениях с ко-терапевтом уловила проекцию чувств, связанных с отношениями супружеской пары Уэллеров. Эти чувства отражали их отношения с собственными родителями. Я, например, оказывалась на месте отца миссис Уэллер, ощущая свою отстраненность и в то же время страх смерти в случае, если не смогу ее преодолеть. Оказываясь же на месте матери миссис Уэллер, я начинала ощущать себя ее подругой. Когда мистер Уэллер рассказывал о том, как мать порой делала ему замечания, у меня появлялось ощущение, что Дэвид не справляется со своими функциями. Я словно ставила его на место мистера Уэллера в детстве. Ощущая себя на месте Терри, я чувствовала, как меня то и дело перебивают, а ставя себя на место Брук, я не могла подобрать слова, чтобы выразить свои негативные чувства. Не располагая сведениями об отце мистера Уэллера, я не могла сформировать целостную картину взаимоотношений в семье наших клиентов, основанную на собственных ощущениях, связанных с контрпереносом. Тем не менее на том этапе диагностического процесса анализ контрпереносов помог мне осознать, что многие качества отношений в семье наших клиентов отражают опыт их отношений с собственными родителями, а именно отношения внутренних объектов, перенесенные в контекст семейных отношений; отношения родителей с Терри, чувствующим себя «плохим ребенком»; отношения с Брук, чьи вопли должны были немедленно «гаситься» усилиями миссис и мистера Уэллера; чувства озабоченной, дипломатичной матери, с одной стороны, и чувства отстраненного отца — с другой. По окончании каждой сессии мы с Дэвидом пытались проанализировать наши чувства, связанные с контрпереносом. Наиболее яркими они были у меня, так же как в семье Уэллеров наиболее болезненно воспринимала ситуацию мать. Лишь после такого анализа мы могли внутренне «очиститься», чтобы быть готовыми продолжить работу с проекциями чувств клиентов на наши собственные отношения. В данном случае, однако, как это зачастую случается, семье было трудно позволить себе роскошь использования двух психотерапевтов. Мы не смогли применять совместный анализ в дальнейшем психотерапевтическом процессе. Тем не менее опыт совместной работы на этапе диагностики позволил нам прогнозировать будущие реакции Уэллеров при работе с одним психотерапевтом. Семье было рекомендовано продолжить работу со мной. Для того чтобы решиться на это, им требовалось убедиться в том, что я действительно являюсь сертифицированным детским и семейным психиатром. Первоначально, как оказалось, они воспринимали меня лишь в качестве «его жены». Таким образом, мне удалось преодолеть ощущение собственной «вторичности» по отношению к мужу, связанное с контрпереносом. Этим я подготовила себя к продолжению работы с семейством Уэллеров. В завершение мне хотелось бы подчеркнуть, что игра выступает в качестве одного из аспектов «удерживающей» способности психотерапевта. Психотерапевт, умеющий «говорить» с членами семьи на языке игры, может оценить внутрисемейную ситуацию глазами ребенка. Признание игры в качестве важного инструмента психотерапевтической коммуникации позволяет усилить роль детей и детского опыта взрослых в психотерапевтическом процессе и создает предпосылки для серьезной, творческой, пронизанной духом сотрудничества психотерапевтической работы с семьями.
Лиза Х. МАКЭЛРИТ, Тони Х. ЭЙЗЕНШТАДТСЕМЕЙНАЯ ИГРОВАЯ ПСИХОТЕРАПИЯ
|