ЛИРИКА

ВСЕ ТОЛЬКО НАЧИНАЕТСЯ...

Игорь ГЕРАСИМЕНКО

Комнатушка, в которой я сижу, маленькая и тесная. До того как какому-то мудрецу пришла мысль разместить здесь оператора «экстренной психологической помощи», это была тривиальная кладовка. Без окон, без дверей, полна горница меня... Меня для этого помещения слишком много. Здесь тесно, тяжело дышать. Но я уже, кажется, привык.
Передо мной стол, на котором стопка книг и журналов. Литературу подтаскивают мои сменщики. Я тоже принимаю в этом посильное участие.
Дежурство есть дежурство. И раз на раз не приходится. Иногда звонок идет за звонком. Иногда, как сейчас, старый эриксоновский аппарат молчит. Сидишь в каком-то вязком ожидании, и, откровенно говоря, не очень-то и читается...
Пока можно выпить кофе. В голове вертится дурацкий стишок:


...У меня зазвонил телефон.
— Кто говорит?
— Слон!
— Откуда?!
— От верблюда.
— Что вам надо?

Действительно, хоть бы какой-нибудь слон позвонил!
Я заметил, что иногда происходят почти мистические вещи — идешь на дежурство вялый и сверлит противная мыслишка: «Хоть бы не было звонков!» И звонков нет. Или почти нет. А ежели настрой боевой: «Ну-ка, ну-ка! Что там у нас не так?!», то телефон может раскалиться от непрерывной работы. Не успеваешь повесить трубку, как уже кто-то еще жаждет излить на тебя свои беды... Сегодня же вроде бы и настрой нормальный, а звонков нет. Партиципативная связь прервалась... Ну и черт с ней. Будем разгадывать кроссворд...
И сигнал пошел как всегда неожиданно! Не могу привыкнуть. Каждый раз дергаюсь, когда начинает мигать на аппарате лампочка и идет это противное повизгивание.
— Добрый вечер!
Эта фраза меня смущает, но как еще начать? Вполне вероятно, что для человека на другом конце провода этот вечер совсем не добрый.
— Добрый вечер, — голос, как эхо. Тихий, безжизненный.
— Меня зовут Андрей, а вас?
— Что?
— Как мне вас называть?
— А... Людмила Петровна.
— А я — Андрей Павлович. О чем вы хотели поговорить, Людмила Петровна?
Она молчит. Может быть, думает, может быть, просто собирается с силами... Я не вижу ее. Могу только представить себе эту женщину на другом конце провода. Лицо в тени. Застывший взгляд, устремленный в никуда...
— У вас что-то случилось? Я могу вам чем-то помочь?
— А чем вы мне можете помочь? — в ее голосе горечь и боль.
Действительно, чем я могу ей помочь? Разве что побыть с ней вместе. Иногда и этого достаточно...
— Вам плохо сейчас... В вашем голосе боль...
— Да. Мне очень плохо... Скажите, что мне делать? Моя дочь... Сегодня я узнала, что она наркоманка... — в трубке слышен тихий плач.
Это уже серьезно.
— Вы сегодня об этом узнали?
— Да я давно уже... догадывалась, что ли. Но все думала, может, фантазии, может, пугаю себя... А сегодня...
— Что случилось сегодня?
— Много чего. Господи! Ну за что?! За что мне это? — она уже рыдает.
— Вы плачете...
— Разве так должно быть?! Я ей отдала всю жизнь! Все! Все... У меня никого больше нет... И ничего. Все кончено.
Ее как будто прорывает. По проводу несется лавина эмоций.
— Но ваша дочь жива!
— Да...
Голос опять вдруг становится безжизненным:
— Лучше бы она умерла.
И опять пауза.
— Вы действительно считаете, что ей было лучше умереть? — спрашиваю я осторожно.
— Да... Это же такой позор! Такой позор...
Господи, до чего мы иногда можем договориться.
— Простите, вы о чем? Ваша дочь больна. Вероятно, ей необходима помощь. О каком позоре речь?
— Н-но... Больна? Она же вещи крадет! И наверняка не только у нас.
— Так, стоп... А вещи дороже жизни вашей дочери?
— Н-нет, конечно... Но ведь так же нельзя!
— Согласен. Красть нельзя. Наркотики употреблять тоже нельзя. Но она — наркоманка. Вы сами об этом сказали. А у наркоманов немного другая... система ценностей, что ли... Что произошло все-таки?
— Что?... Ах да. Я сегодня пришла днем с работы... Ну, так получилось. А она... Она уже упаковала мою старую дубленку, собралась уносить.
Женщина говорит быстро, почти захлебываясь словами:
— Я спрашиваю — куда? А она как-то заюлила, что-то про чистку... Ну, в общем, я ее прижала к стенке. Она сказала, что ей нужны деньги. Я — зачем? Она — очень нужны. Я сказала — пусть объяснит. Она стала врать что-то... Я говорю — не получишь ничего! И стала вещи проверять. А оказывается, она уже вынесла и магнитофон старый, и костюм, который я ей покупала... и колечко бабушкино, и... и... Я взбесилась прямо! Спрашиваю — где? А она... Я ее ударила, в общем. И тут истерика, и она мне выдала... все.
Казалось, что на другом конце провода в человеке просто кончился воздух.
— Вы ее ударили?
— Да. Раньше я никогда не поднимала на нее руку. А здесь не сдержалась. Просто ярость какая-то...
Голос опять тихий и безжизненный:
— Что мне делать? Скажите? Вот вы — психолог, вы же должны знать?!
Да. Я психолог. Плохой я был бы психолог, если бы думал, что знаю ответы на все вопросы...
— Что вам делать?.. Ну, для начала сядьте поудобнее и постарайтесь расслабиться.
— Зачем?
— Я психолог. Я знаю, что говорю!
Боже, что я несу?!
— Н-ну...
— А теперь глубоко вдохните. Глубоко... до самого низа живота!
— Я не могу... — голос стал жалобным и детским.
— Что вы чувствуете?
— Я... Мне жалко...
— Кого?
— Жизнь свою жалко! Себя жалко... — она тихо всхлипывает.
— Вам жалко себя. Да... Это очень обидно, когда происходит такое. А что происходит?
— Я всю жизнь в нее вложила... С мужем в разводе... На двух работах. Лишь бы все было. Лишь бы как у людей... А она... Предала!
— Вы думаете, что она предала вас?
— Конечно! Ведь она — моя последняя надежда!
— Сколько вам лет?
— 38...
— Вы еще совсем молодая женщина!
— Да бросьте вы! Жизнь кончилась...
— В 38 у женщины жизнь только начинается.
Она не соглашается со мной, но это и не важно. Она пытается кому-то что-то доказать. С кем-то спорит. И проигрывает. Она тихо плачет на другом конце провода, может быть, на другом конце города. А может быть, она живет где-нибудь поблизости. Человек, который 38 лет строил свой мир, и вот он рухнул. В один момент. И как ему жить дальше? Дочь — наркоманка... Это страшно. Но, вероятно, это не самое страшное, что может случиться в жизни. Но для Людмилы Петровны сейчас не это важно. Она чувствует себя преданной... А что чувствует сейчас ее дочь?
— Сколько лет вашей дочери?
— 17.
— А как ее зовут?
— Оксана.
— Вы ее любите?
— Да... Да! А она...
— А она? Любит вас?
— Раньше я думала, что любит. А теперь... А теперь... я не знаю. Если бы любила, разве она могла такое сделать?
— Я думаю, что она это сделала не от того, что не любит вас, а оттого, что больна... Вы знаете, что такое наркомания?
— Ну... примерно.
— Значит, вы понимаете, что тяга к наркотикам может толкнуть ее на кражу?
— Понимаю...
— И то, что она крадет ваши вещи, что это значит?
— Что? Неужели она не понимает?
— Может быть, понимает, но не в силах противостоять? Разве она крала когда-нибудь раньше?
— Нет... Но ведь человек должен контролировать себя...
— Нормальный человек, да. Но она больна. Хотя и больной человек должен отвечать за свои поступки.
— Значит... Но... Что же делать? — в ее голосе растерянность.
— А что, по вашему, нужно сделать?
— Не знаю... Но ведь, наверное, это как-то можно лечить?
— Да, конечно...
Боже, ведь на самом деле все только начинается. Вся эта страшная карусель в жизни Людмилы Петровны. И дальше все будет гораздо хуже и безнадежнее — я это знаю. Но сейчас для нее важно то, что дочь не предавала ее. Что она больна...
— А что же мне делать сейчас?
— Где сейчас ваша дочь?
— Я заперла ее. Сидит в своей комнате...
Что я могу сделать для этой женщины сейчас? Да ничего, кроме как дать ей общие пожелания: «Поговорите с дочерью, дайте ей понять, что вы ее любите, обратитесь к специалистам...» Могу дать телефон «Детокса» и группы «НарАнон»... Могу пригласить ее на индивидуальную консультацию. Не исключено, что она даже придет.
По телефону же можно сделать очень немного... Или очень много. Это с какой стороны посмотреть.
— Спасибо вам, Андрей Павлович.
Нельзя сказать, что это голос счастливого человека, но, во всяком случае, человека, который знает, что ему делать.
— Пожалуйста...
Короткие гудки. Я кладу трубку, и почти сразу же вспыхивает лампочка и раздаются тихие повизгивания. Все только начинается...