МЭТРЫ

ГУСТАВ ГУСТАВОВИЧ ШПЕТ

(1879—1937)

В наши дни фигура Г.Г. Шпета привлекает все большее внимание в связи с возрождающимся интересом к истокам отечественной психологической науки. Неправедно казненный, Шпет вместе с сотнями тысяч других безвинных жертв был посмертно реабилитирован в середине 50-х, но в истории науки инерция умолчания длилась еще долго и нарушена лишь в последние годы. Сегодня переиздаются его труды, в его честь проводятся научные чтения и конференции, а психологи новых поколений, лишь недавно узнавшие о нем, посвящают ему историко-научные изыскания.
Подлинный вклад Шпета в историю научной мысли, наверное, еще только предстоит по-настоящему оценить. Но уже сейчас не вызывает сомнения, что это был мыслитель мирового масштаба, и без упоминания о нем история отечественной психологии была бы катастрофически неполной.

ИНАКОМЫСЛЯЩИЙ

Густав Густавович Шпет родился в Киеве 25 марта (7 апреля) 1879 года. В зрелые годы в графе «национальность», зачем-то обязательно присутствовавшей в любой советской анкете, писал «русский». По большому счету, это было правдой. Ученый с нерусским именем, он всю жизнь думал и писал по-русски и внес в русскую науку и культуру более весомый вклад, чем иные поборники лапотно-балалаечной самобытности.
Разумеется, придирчивым националистам не составит труда докопаться, что Шпет не был русским по крови. Его мать, Марцелина Осиповна Шпет, принадлежала к обедневшей шляхетской семье из Волыни. Отец — мадьярский офицер Кошиц — исчез из ее жизни еще до рождения сына, не пожелав жениться на полукрестьянской девушке. Из родных мест Марцелина Осиповна уехала в Киев, где родила и одна воспитывала сына, зарабатывая на жизнь стиркой и шитьем.
Так что Шпет не кривил душой, когда в послереволюционных анкетах указывал на свое едва ли не пролетарское происхождение: «мать — швея»... Во многом благодаря ее самоотверженным стараниям Густав успешно окончил гимназию и в 1898 году поступил в Киевский университет св. Владимира. Его студенчество растянулось на целых восемь лет. За это время он несколько раз исключался из университета и даже успел посидеть в тюрьме за участие в студенческих кружках и демонстрациях. Этим впоследствии можно было бы козырять, но Шпет этого избегал, считая себя скорее инакомыслящим, нежели революционером. Таких почти любая власть недолюбливает, но терпит. Только советская не потерпела.

ВМЕСТЕ С ЧЕЛПАНОВЫМ

В год поступления Шпета в университет там открылась Психологическая семинария Г.И. Челпанова, к работе которой он вскоре с энтузиазмом подключился. В те годы психология однозначно воспринималась как область философского знания, и занятия семинарии были по содержанию преимущественно философскими. Челпанова психология интересовала как «естественное» основание философии, как та сфера, где происходит образование понятий.
Атмосфера серьезных занятий серьезным делом в тесном, почти семейном кружке как нельзя лучше отвечала самому духу гуманитарных наук. Именно здесь Шпет в основном сформировался как философ. А вот к психологам, однако, никогда себя не причислял. Впрочем, к психологам в той или иной мере можно отнести любого философа (в свою очередь, психолог, пренебрегающий философией, рискует скатиться к ремесленничеству). Психологические воззрения Шпета неотделимы от его философских идей. Это отчасти делает их трудными для понимания, но не умаляет их значения собственно для психологической науки.
В 1906 году Челпанов становится профессором Московского университета и товарищем председателя Московского психологического общества. На следующий год он приглашает в Москву Шпета. Совместно с Челпановым тот участвует в разработке проекта Психологического института (официальное открытие которого состоялось в 1914 году).
Летом 1910 года Шпет и Челпанов посетили ведущие психологические лаборатории немецких университетов (Штумпфа в Берлине, Кюльпе в Бонне, Марбе в Вюрцбурге) и ознакомились с их работой. Позднее, в 1920 году, Шпет и Челпанов предложили создать на историко-филологическом факультете Московского университета кабинет этнической и социальной психологии. В докладной записке от 1 февраля 1920 года они выступили с обоснованием необходимости изучать психологические особенности народов России и разрабатывать этническую и социальную психологию, подробно изложили цели и задачи научной и учебной работы в этой области.

ФИЛОСОФ-ИДЕАЛИСТ

В Москве Шпет вел активную преподавательскую работу. Он сотрудничал в Народном университете А.С. Шанявского, где в его семинаре в течение нескольких лет систематически занимался Л.С. Выготский, во 2-м Московском университете, где у него — и у Выготского — учились будущие «выготчане» Л.И. Божович, А.В. Запорожец, Р.Е. Левина, Н.Г. Морозова, Л.С. Славина.
Помимо этого Шпет был вице-президентом Государственной академии художественных наук (ГАХН), активным участником Московского лингвистического кружка, директором основанного им Института научной философии (поглотившего на некоторое время Психологический институт, который в 1924 году стал секцией Института научной философии), членом комитета по реформе высшей и средней школы, проректором основанной К.С. Станиславским Академии высшего актерского мастерства.
Однако за столь впечатляющим послужным списком скрываются постоянные гонения, которые «философ-идеалист» постоянно испытывал в советские годы. Не вписавшийся в прокрустово ложе марксистского мировоззрения, он был в конце концов безжалостно раздавлен сталинской репрессивной машиной.

БОРЕЦ ЗА НАУКУ

Шпет не проводил конкретных исследований по частным вопросам психологии. Его вклад в психологическую науку определяется разработкой методологических проблем, касающихся центральных вопросов психологии, прежде всего ее предмета, методов и основной проблемы — сознания.
Исходным было положение о неотделимости психологии от философии. Шпет считал, что связь психологии с философией является органической, природной. Она — исторический факт: как и другие специальные науки, психология выделилась из «общего лона матери-философии».
Шпет видит «еще один путь в разработке психологии, который ведет не к отщеплению ее от философии, а, напротив, приводит к тому, что психология все прочнее спаивается и даже сплавливается с философией. Как бы мы ни понимали задачи рациональной метафизики и как бы ни казалась от нее отделенной современная абстрактная психология, психология с метафизикой останутся навсегда родными сестрами, поскольку метафизика, ставя себе целью познание реального, должна опираться на эмпирический материал, а психология, даже устанавливающая абстрактные отношения, должна извлекать их из конкретного реального...».
Творчество Шпета пронизывают также острая критика натуралистической методологии в психологии, обоснование и защита культурно-исторического подхода при изучении сознания человека. В связи с этим большое место в его трудах занимают вопросы научного познания, рассматриваются критерии его научности. От правильного решения этих вопросов зависит доверие к науке.
Шпет стоял на позициях строгой логической природы знания. Не отрицая факта мистических переживаний, мистического опыта, находящегося как будто за пределами рациональной мысли, он отвергал невозможность их строгого объяснения и невыразимость в слове. Неопределенные описания и мифы вместо положительного уяснения явления он называл «ленивой восточной мудростью» и считал, что только разум, строгая логическая мысль способны анализировать факты. Любые фантастические построения, умаляющие значение строгого объяснения, не дают их понимания и лишь подрывают доверие к науке. Размышления Шпета по этому поводу настолько актуальны для современной психологии, что кажется, будто они родились в атмосфере острых дискуссий наших дней о путях развития психологии как науки и области практики.

ИЗУЧЕНИЕ НАЦИОНАЛЬНОГО ХАРАКТЕРА

Капитальный труд Шпета «Введение в этническую психологию» (1927) имеет значение не только для психологии. Многие важнейшие положения, намеченные им в предыдущих работах, получили здесь углубленную разработку. В критике и полемике с психологами (главным образом немецких школ, особенно с В. Вундтом) затрагивается масса принципиальных вопросов. Стоит перечислить хотя бы некоторые из них.
Отстаивается положение о специфичности психологического («эмпирическая душевная жизнь человека представляет ни к чему не сводимое и ни с чем не сравнимое своеобразие»).
Обсуждается проблема предмета психологии и ее отношения к другим наукам и философии («нужно отличать психологию от не-психологии»).
Перечисляются предрассудки натуралистической психологии («будто человек состоит из души и тела», «будто образцом для всякой науки является математическое естествознание» и др.).
Подчеркивается методологическая ценность объективного подхода («мы должны научиться заключать от объективного к соответствующему субъекту»).
Указывается на ошибки психологизма (применительно к этнической психологии это психологическая интерпретация этнологических факторов — «считать культуру продуктом и результатом душевной деятельности»).
Обсуждаются типы объяснения в психологии («откуда известно, что есть только два типа объяснения — генетическое и механического естествознания?»).
Поставленная Шпетом проблема изучения национального характера выступает в психологии через систему знаков и выражений, которые нуждаются в интерпретации, являясь таким образом путем объективного описания душевной жизни человека. Указание на связь психологии с науками о культуре, с историей («только в истории человек узнает самого себя») сохраняет свое значение и сегодня. Может быть, даже правильнее сказать, что именно в наше время их актуальность особенно очевидна.

ЧУЖАЯ ПЕСНЯ

Размывание методологических оснований науки и критериев научности, ожесточенные дискуссии вокруг естественнонаучной парадигмы в психологии, проникновение в психологию под видом науки, под предлогом расширения сознания, эмоциональной поддержки и т.п. мифов и верований, науке абсолютно чуждых, и в связи с этим опасения серьезных психологов за самое имя психологии — таковы лишь некоторые особенности ситуации в нашей науке, которая на рубеже веков еще более сложна, чем в первой четверти века минувшего.
Обращение к теоретическому наследию строгого методолога и мыслителя Г.Г. Шпета помогает понять направление развития современной психологии и способствовать этому развитию. При этом характерно, что некоторые мысли Шпета повторяются сегодня многими от собственного лица, без ссылок на незаслуженно забытого автора. Может, в том и нет большой беды. Ведь эти мысли живы и по-прежнему актуальны.
Недаром, наверное, В.П. Зинченко к своей книге, посвященной Шпету, выбрал эпиграф из Мандельштама:

И не одно сокровище, быть может,
Минуя внуков, к правнукам уйдет.
И снова скальд чужую песню сложит
И как свою ее произнесет.

Сергей СТЕПАНОВ