О ТАЙНЕ БАШНИ СО
ЗВОНОМ
Мартин ХАЙДЕГГЕР
В рождественское утро, в ранний час,
примерно в половине четвертого, в дом пономаря
пришли мальчишки-звонари. Мать уже накрыла на
стол и подала кофе с молоком и печенье. Стол стоял
рядом с рождественской елкой, и благоухание ели и
свечей заполнило всю комнату еще со святого
вечера. Долгие недели, если не целый год,
радовались мальчики тому, что ожидало их в этот
час в доме пономаря. В чем же таилось очарование
этого часа? Конечно, не в том, что было так вкусно
поедать в столь ранний час, войдя в комнату из
самой зимы, среди ночи. Многие из мальчишек у себя
дома ели лучше. Волшебство таилось в чудесной
странности дома, в необычности часа, в ожидании
звона и самого торжества. Возбуждение овладевало
всеми уже в доме, когда мальчики, насытившись,
зажигали в передней фонари — каждый свой. То были
огарки, снятые с алтаря; пономарь собирал их для
такой надобности в ризнице и держал там в особом
ящике. Оттуда и мы сами, дети пономаря, забирали
свечи, чтобы ставить их на «свой» алтарь, у
которого, играя в игру серьезную, мы «читали
мессу».
Справившись с фонарями, мальчики —
впереди старший звонарь — бодро топали по снегу
и затем пропадали в дверях башни. В колокола,
особенно в большие, звонили, находясь в звоннице.
И несказанно волнующим было предварявшее звон
раскачивание колоколов — тех, что побольше,
языки которых были накрепко перехвачены
веревками и отпускались лишь тогда, когда
колокола совсем уже раскачались — для этого надо
было знать определенные приемы. Делали так, чтобы
каждый колокол, вступая в свой черед, сразу же
звучал полногласно и мощно. И лишь опытный
человек мог определить, «правильно» ли звонят,
потому что и оканчивать звон требовалось точно
так же, но лишь в обратном порядке. Било колокола
надо было перехватить, пока колокол еще звучал во
всю свою силу — и беда, если неловкий звонарь
давал колоколу «ускользнуть»...
Как только в рождественскую рань
отзвучали четыре удара, отметившие час, вступал
самый маленький из колоколов, именовавшийся
«трехчасовым», потому что в него всегда били в
три часа пополудни. И это тоже входило в
обязанность мальчиков-звонарей, отчего вечно и
прерывались их игры в дворцовом парке или на
«мосту у рынка» перед ратушей. Однако нередко,
особенно летом, звонари переносили свои игры на
звонницу или на самый верхний ярус башни в
непосредственную близость от циферблатов
башенных часов, где свили гнезда галки и черные
стрижи. Но тот же «трехчасовик» оповещал о смерти
и тогда подавал «знак». В таком случае, звонил
всегда сам пономарь.
Когда в четыре часа начинался
«страшный» звон (нужно было заставить в страхе
вскочить с постели всех, кто заспался), то следом
за «трехчасовиком» вступал томно-сладкий глас
«альвы», затем «дитяти» (обычно звавший на
детское богослужение, на уроки закона божия и на
чтение розария), затем «одиннадцатый», в который
тоже звонили каждодневно, обычно сам пономарь,
потому что мальчики в это время были в школе,
потом «двенадцатый», тоже каждодневно
возвещавший полдень, затем колокол, по которому
ударял молот часового механизма, и, наконец,
«большой». Полновесными, тяжелыми, далеко
разносившимися ударами «большого» завершался
утренний перезвон в дни больших праздников.
Вскоре после того начинали звонить к службе
ангелов. Точно так звонили и ко всенощной в
предпраздничные дни, и тогда, как правило, дети
пономаря не отсиживались в стороне, хотя,
конечно, они же были и причетниками, а с
возрастом, естественно, становились старшими
причетниками. В число звонарей они не входили,
однако, нужно думать, били в колокола почаще тех,
кого особо отбирали для такого занятия.
Кроме названных семи колоколов над
самой верхней лестницей в звонницу висел еще
«серебряный колокольчик», от которого к самому
входу в ризницу, во всю высоту башни, свисала
тонкая бечева. Когда совершалось святое таинство
Пресуществления, пономарь при посредстве этого
колокольчика подавал знак к началу и завершению
перезвона.
Но вот куда звонарей не приходилось
особо приглашать, так это к «перестуку». Начиная
с чистого четверга на Страстной неделе и до
вечера Великой субботы колокола оставались немы,
а тогда на службу и на молитву прихожан созывали
«трещотки». Вращением вала в движение приводился
целый ряд деревянных молотков и молоточков,
которые, ударяя по твердому дереву, производили
треск, приличный для скорбных дней Страстной
недели. «Трещали» сразу со всех четырех углов,
начиная с ближайшего к ратуше, так что «трещотки»
одна за другой приводились в движение сменявшими
друг друга мальчиками.
В эту пору ощущались уже предвестия
грядущей весны, и с высоты башни, откуда
открывался дальний вид, невыразимые, неясные
ожидания плыли навстречу лету.
Таинственный лад, соединявший и
сопрягавший в целое последовательность
церковных праздников, вигилий, времен года,
утренних, дневных и вечерних часов каждого дня,
так что единый звон проникал и пронизывал юные
сердца, сны и мечты, молитвы и игры — он, этот лад,
видимо, и скрывает в себе одну из самых чарующих,
самых целительных и неисповедимых тайн башни со
звоном, он скрывает в себе тайну затем, чтобы в
непрестанной смене и с извечной неповторимостью
раздаривать ее вплоть до самого последнего
погребального звона, призывающего в укромные
недра Бытия.
1956
Перевод А. МИХАЙЛОВА |