Известный историк, сын великих родителей, Лев Николаевич Гумилев, испытав на себе весь ужас политических репрессий, говорил о бесчинствах ХХ века только вскользь — как ученый он, дескать, занимается историей лишь до XIX века включительно. Но частенько добавлял, что это именно XIX век «был брюхат» веком ХХ. Рассказывая же о веке XIX, он не упускал случая процитировать то или иное умное предостережение из тех, что не были, к сожалению, в XIX веке современниками услышаны.
Сейчас за окном век XXI. Что-то принесет он человечеству?
А что привносим в него мы сами? Какие «хвосты» волочем мы за собой из прошедшего ХХ века? Как разобраться в наследстве, ставшем до автоматизма привычным, и как отличить зерна от плевел, злаки от сорняков, культуру от суррогата и мишуры?
ХХ век ушел. Ушел вместе со своими пророками. Но, оглянувшись назад, вслушаемся в их былые речи. Может быть, для нас, жителей нового века, странные тексты их страстных предостережений окажутся более открытыми, более понятными, чем для их современников, не внявших в свое время их пафосу?

Вячеслав БУКАТОВ,
доктор педагогических наук

КАРЛ ГУСТАВ ЮНГ О СТАНОВЛЕНИИ ЛИЧНОСТИ

Карл Густав ЮНГ (1875–1961) в прошлом веке был одним из известнейших ученых. Он был основателем аналитической психологии. Ему принадлежит авторство таких важных психологических понятий, как коллективное бессознательное, индивидуализация, экстравертность и интровертность.
В советской науке работы швейцарского психолога долгое время рассматривались как иррационально-теологические спекуляции.
В 1932 году в Вене им был прочитан доклад «О становлении личности», который затем публиковался как раздел в его книгах, изданных в 1934, 1939, 1947 и 1969 годах. Данная публикация представляет собой конспект-выборку из этого доклада.

...Педагог обречен быть компетентным...

Самая заветная цель и самое сильное желание каждого человека состоит в том, чтобы дать раскрыться той целостности своего существа, которую обозначают понятием личность. «Воспитать личность» — это стало сегодня педагогическим идеалом (в противоположность стандартизированному коллективному, или «массовому», человеку).
Когда беспрестанно твердят о том, что из ребенка нужно воспитать личность, то возникает закономерный вопрос — а кто же будет эту самую личность воспитывать?
Родители? Самые обыкновенные, некомпетентные, которые очень часто сами на протяжении половины или даже всей жизни во многом остаются детьми?
Или педагоги? Образованные специалисты, которых с грехом пополам обучили психологии, т.е. точкам зрения (по большей части несовместимым) на те или иные правила, по которым якобы устроен ребенок и по которым с ним якобы нужно обходиться?
Начнем с педагогов. В большинстве своем они когда-то получили то же самое дефектное воспитание, что и дети, которых они теперь должны воспитывать. И они, как правило, личности в такой же малой мере, как и их воспитанники. Педагогика обыкновенно страдает односторонним интересом к подопечному ребенку и столь же односторонним невниманием к невоспитанности взрослого.
Всякий закончивший педагогические курсы априорно считается полностью воспитанным — одним словом, взрослым. Более того, он сам вынужден считать себя таковым, чтобы суметь выстоять в борьбе за существование. Конечно, сомнения и чувство неуверенности оказали бы на него парализующее и стесняющее действие. Они похоронили бы столь необходимую человеку веру в собственный авторитет и сделали бы его непригодным к профессиональной жизни.
Вот от воспитателя и ожидается, что уж он-то все умеет и уверен в своем деле. И никак не предполагается, что он будет сомневаться в себе или в своей состоятельности. Педагог неизбежно обречен быть компетентным! И совершенно невозможно представить, что в педагогике может быть как-то иначе.
Поэтому, в конце концов, и от среднего воспитателя нельзя ожидать результатов лучших, чем от средних родителей. Если первые — хорошие специалисты, то уже этим следует довольствоваться. Так же как и теми родителями, которые старательно воспитывают детей по своему усмотрению.

...А это во взрослом застрял вечный ребенок...

Высокий идеал воспитания личности не стоит применять к детям. Ведь то, что понимается под «личностью» вообще, а именно определенная, способная к сопротивлению и наделенная силой душевная целостность, есть идеал взрослого.
Данный идеал стали приписывать детству лишь с тех пор, когда человек, столкнувшись с проблемой своей так называемой взрослости, начал неосознанно или — того хуже — сознательно от нее увиливать. В царящем педагогическом и психологическом воодушевлении по поводу ребенка сквозит бесчестный умысел — говорят о ребенке, а в виду имеется ребенок во взрослом.
Наше время даже чрезмерно восхваляется как «эпоха ребенка». Сплошной безмерно разросшийся и раздувшийся детский сад. А все потому, что в современном взрослом застрял именно ребенок, вечный ребенок, нечто все еще становящееся, никогда не завершающееся, нуждающееся в постоянном уходе, внимании и воспитании. Это та частичка человеческой личности, которая хотела бы развиться в
целостность. Однако человек нашего времени далек от этой целостности как небо от земли.
И вот в мрачном ощущении своей ущербности взрослый, вдохновляясь идеями детской психологии, захватывает в свои руки воспитание ребенка. Он тешит себя мыслью, что раз его собственное воспитание и развитие пошло вкривь и вкось, то это, конечно же, можно будет устранить в последующем поколении.
Намерение, конечно, похвальное, но оно терпит фиаско из-за следующего психологического факта: я не смогу исправить в ребенке те ошибки, которые я сам все еще допускаю.

...Воспитательный энтузиазм лучше направить на себя...

Дети, конечно, не столь глупы, как мы полагаем. Они слишком хорошо замечают, что настоящее, а что поддельное. Сказка Андерсена о голом короле заключает в себе бессмертную истину.
Сколь многие родители заявляют о похвальном намерении избавить своих детей от того печального опыта, который они, очевидно, сами имели в детстве. И когда их спрашивают: «А вы уверены, что вы сами-то преодолели эти промахи?»— они совершенно искренно заявляют, что их дефекты уже давным-давно исправлены. В действительности же это не так.
И если родители, будучи детьми, воспитывались слишком строго, то они сплошь и рядом портят своих собственных детей вседозволенностью, граничащей с пошлостью. Если же от них в детстве досадно укрывали некоторые интимные сферы взрослой жизни, то они столь же досадно впадают в другую крайность, потворствуя трагическому постоянству извечных грехов.
Все, что мы желаем изменить в детях, следовало бы прежде всего внимательно проверить: не является ли это тем, что лучше было бы изменить в нас самих. Например, наш педагогический энтузиазм. Вероятно, его лучше направить на себя.
Пожалуй, никто из нас не признается в том, что нуждается в воспитании. Потому что это беззастенчивым образом напомнило бы нам о том, что мы сами все еще дети и в значительной мере сами все еще нуждаемся в воспитании.

...Их методы и идеалы порождают педагогических монстров...

О чем же следует помнить взрослым, собравшимся из детей воспитывать «личностей»? Личность — это не зародыш, который развивается в ребенке лишь благодаря естественности жизни. Без особой определенности, целостности и созревания личность не появится.
Но будь эти три особых свойства присущи ребенку, так они тут же лишили бы его детства. И он стал бы противоестественной, скороспелой, искусственной заменой взрослого.
И таких монстров современное воспитание уже вывело. Например, в тех случаях, когда родителей одолевал настоящий фанатизм — «жить только ради детей» или обеспечить их всегда и везде всем «самым лучшим». Этот весьма популярный стереотип больше всего мешает родителям развиваться самим. И он же дает им право навязывать детям свои взрослые заблуждения.
Детей ориентируют на то, чтобы добиваться именно того, чего не добились родители, им навязывают амбиции, которые родители так и не смогли реализовать. Немудрено, что их методы и идеалы порождают педагогических монстров.
Никто не в состоянии воспитать личность, если сам наставник личностью не является. И только взрослый может достичь этого высшего уровня развития. На что ему потребуется вся человеческая жизнь со всеми ее биологическими, социальными и психологическими ресурсами.

...Только осень покажет, что было зачато весной...

Личность — высшая реализация врожденного своеобразия, от природы данного каждому живому существу. Личность — результат наивысшей жизненной стойкости, абсолютного приятия своей индивидуальной сущности и максимально успешного приспособления к общезначимому при величайшей свободе выбора.
Воспитывать личности — не только задача величайшая (из тех, за решение которых современная культура принялась столь стремительно), но и вполне опасная. Она столь же опасна, как смелый и отважный почин природы, повелевающий женщинам рожать детей (ведь нет такой человеческой гнусности или уродства, которые не существовали бы уже во чреве любящей матери). Как солнце светит праведникам и нечестивцам, так вынашивающие и выкармливающие матери равной любовью одаряют чад божьих и детей лукавого, не думая о возможных последствиях. И в результате мы, являясь частицами этой диковинной природы, несем в себе, как и она, нечто непредсказуемое.
Личность развивается в течение всей жизни человека. В том числе и из темных или даже вовсе необъяснимых задатков. И только наши дела покажут, кто же мы есть на самом деле. Мы не знаем наперед, какие дела и злодеяния, какая судьба, какое добро и какое зло содержатся в нас. Только осень покажет, что было зачато весною. Лишь вечером станет ясно, что началось утром.
Личность — полная реализация целостности нашего существа. Поэтому она — недостижимый идеал. Однако ее недостижимость не является доводом для ниспровержения самого идеала. Ведь идеалы — не что иное, как указатели пути, но никак не цели, к которым эти пути могут привести.

...Тут-то нас уже и подстерегает опасность...

Мы можем только тогда воспитывать ребенка, когда он развивается. Так и личность человека, прежде чем можно будет приступить к ее воспитанию, должна начать разворачиваться. Тут-то нас уже и подстерегает опасность. Мы ведь должны иметь дело с чем-то непостижимым, а значит, не можем ведать, как и во что разовьется становящаяся личность.
Мы, как-никак, достаточно научены реальностью окружающего мира, чтобы относиться к неведомому с опаской или хотя бы с недоверием. И мы слишком много знаем неприятного о том, что дремлет на задворках и в безднах человеческой души. Поэтому замолвить доброе слово в пользу становления личности — уже само по себе рискованно.
Человеческий дух кругом увяз в диковинных противоречиях! Мы превозносим «священное материнство» и не думаем об ответственности матери за всех человеческих монстров, уголовников, буйно помешанных, эпилептиков, идиотов и калек всяческих видов. А ведь все они тоже были рождены. Поэтому не случайно нас охватывает сильнейшее сомнение, когда требуется гарантировать человеческой личности ее полное свободное развитие.

...Верность собственному закону...

Никто не станет развивать личность только потому, что ему-де сказали, будто это дело полезное или благоразумное.
Природа еще никогда не внимала доброжелательным советам. Только принуждение заставляет шевелиться природу, в том числе и человеческую. Без нужды ничего не изменяется, и уж тем более — человеческая личность. Она чудовищно консервативна, если не сказать инертна. Только острейшая нужда в состоянии ее всколыхнуть.
Развитие личности повинуется не желанию, не приказу и не намерению, а только необходимости. Личность нуждается в принуждении со стороны судеб. Всякое иное развитие приводит к индивидуализму, который по отношению к личности оказывается всего лишь — противоестественной узурпацией, непристойной бесстыдной позой, которая зачастую рассыпается при малейшем затруднении, обнаруживая свою никчемность.
«Многие призваны, но немногие избраны». Развитие личности от исходных задатков до полной их реализации — это и благо, и одновременно проклятие.
Развитие личности — это такое счастье, за которое можно дорого заплатить. Тот, кто более всего говорит о развертывании личности, менее всего думает о последствиях, которые сами по себе способны напрочь отпугнуть слабых духом. Первое следствие этого развития — сознательное и неминуемое обособление отдельного существа из стадной неразличимости и бессознательности. Это — одиночество. От которого не избавит никакое успешное приспособление и никакое беспрепятственное прилаживание к существующему окружению: ни семья, ни общество, ни положение.
Однако развитие личности означает все же нечто большее, чем просто боязнь страшных последствий или одиночества: оно означает также верность собственному закону.
Ведь личность никогда не может развернуться, если человек не выберет — вполне осознанно — собственный путь. Не только внешняя необходимость, но и сознательное внутреннее решение должно отдать всю свою силу процессу личностного развития.
Если отсутствует необходимость, то так называемое развитие будет простой акробатикой воли. Если отсутствует сознательность, то развитие увязнет в тупом бессознательном автоматизме.

...Личностное развитие — это всегда уклонение от прямого пути...

Человек решается на свой собственный путь только в том случае, если путь этот представляется наилучшим выходом. Но обычно вместо пути, подобающего личности, выбираются пути иные, определяемые то моральной, то социальной, то политической, то философской или религиозной природой. Факт процветания именно этих путей неизменно доказывает, что подавляющее большинство людей выбирает развитие не самого себя, а какой-нибудь известной методы, то есть нечто коллективное, ущемляя собственную целостность.
Душевная и социальная жизнь людей на первобытной ступени — это исключительно групповая жизнь при высокой степени бессознательности индивида. Последующий процесс исторического развития, по существу, оказывается все тем же коллективным творчеством. Таковым, вероятно, он и останется, потому что человечеству без коллективности не обойтись.
Но коллективность — не идеал, а всего лишь полумера. И в нравственном, и в религиозном отношении. Подчинение ей часто означает отречение от целостности или бегство от собственных окончательных выводов.
Личностное развитие — это уклонение от прямого пути, отшельническое оригинальничание. Неудивительно, что издавна лишь немногие решались на столь непопулярную и малоприятную авантюру. Но именно в их число входят легендарные герои человечества, вызывающие восхищение, любовь и поклонение. Они — подлинный цвет и плод человеческого рода.

...Выбор великих диктовался предназначением...

Ссылки на исторические личности уже объясняют, почему воспитание личности является идеалом, а упрек в индивидуализме — оскорблением.
Хотя и здесь нас поджидает парадокс. Величие исторической личности всегда состояло не в ее безоговорочном подчинении установленному коллективному порядку, но, напротив, в спасительном для всех освобождении.
Как вершины гор возвышались личности над массой, цепляющейся за коллективные страхи, убеждения, законы и методы. И заурядному человеку всегда представлялось диковинным, что некто вместо одного из проторенных путей и известных целей предпочитает крутую и узкую тропу, которая ведет в неизвестное. Поэтому такого человека всегда почитали если не помешанным, то одержимым демоном или богом. Ибо если некто сумел как-то иначе сделать то, что издавна делало человечество, то это можно объяснить не иначе как наделенностью или демонической силой или божественным духом.
Выдающаяся личность для заурядного человека предстает как сверхъестественное явление, которое можно объяснить только присутствием какого-то демонического фактора.
Что же побуждало великих вступать на собственный путь и таким образом вырываться из бессознательного тождества с массой, как из пелены тумана?
Это не могло быть нуждой. Потому что нужда приходила ко всем, но люди спасались от нее, держась за установленный порядок. Это не могло быть и моральным выбором, учитывающим благополучие окружающих. Что же так неумолимо склоняло выбор великих в пользу необыкновенного?
Выбор диктовался тем, что зовется предназначением. Этот иррациональный фактор фатально толкал (и толкает) людей к эмансипации от стада, бредущего проторенными путями.

...Кто слышит голос глубин, тот обречен...

Настоящая личность всегда верит в предназначение и относится к нему как к богу. Хотя — как, вероятно, сказал бы заурядный человек — оно всего лишь чувство индивидуального предназначения. Однако оно действует как божественный закон, от которого невозможно уклониться.
У кого есть предназначение, для того неважно, что очень многие люди погибают на этом самом собственном пути. Он должен повиноваться собственному закону (душевному не-Я). Кто имеет предназначение, кто слышит голос глубин, тот обречен.
Первичный смысл выражения «иметь предназначение» гласит: быть вызванным неким голосом. Прекрасные тому примеры можно найти в свидетельствах ветхозаветных пророков. То, что это не просто архаичный faзon de parler, доказывают исповеди исторических личностей — таких, как Гёте и Наполеон (если ограничиться лишь двумя напрашивающимися примерами), которые не скрывали своего чувства предназначенности.
Чувство предназначенности — это прерогатива не только великих людей, но и обычных, вплоть до дюжинных. Разница лишь в том, что вместе с убыванием величины предназначение становится все более туманным и бессознательным, словно внутренний голос, все больше отдаляясь, говорит невнятнее и реже. Чем меньше масштаб личности, тем в большей степени она неопределенна и бессознательна, тем в большей степени она растворяется в общей массе.
Вместо внутреннего голоса душевного не-Я звучит голос социальной группы и ею установленных порядков. А вместо предназначения — воцаряются коллективные потребности.
Однако многие люди, будучи в этом бессознательном социальном состоянии, нет-нет да откликаются на призыв индивидуального голоса. Из-за чего тут же выделяются среди остальных. Они чувствуют себя поставленными перед проблемой, о которой другие не ведают.
В большинстве случаев невозможно объяснить ближнему, что же случилось, потому что рассудок плотно замурован сильнейшими предрассудками. Если подобное происходит, то оно, конечно, расценивается как болезненное отклонение. «Это чудовищная заносчивость!»— подобный довод очень популярен. Он возникает из редкостной недооценки психического, которое ошибочно рассматривается как «не более чем фантазия», как некий личностный произвол. И это при всеобщем-то увлечении психологией!

...Войны и революции — не что иное, как психические эпидемии...

Неудобное отрицается, а нежелательное сублимируется. Пугающее разъясняется, а заблуждения исправляются. В итоге же считается, что все отменно уладилось. При этом упускается главное, а именно: что психическое совпадает с сознанием и его фокусами лишь немного. Гораздо большая его часть — это бессознательная данность душевного не-Я, твердая и тяжелая, как несокрушимый и неподвижный гранит, который покоится, но может обрушиться на нас, как только это заблагорассудится неведомым законам.
Гигантские катастрофы, которые угрожают нам, — это не стихийные события физической или биологической природы, а события психические. Ужасающие войны и революции — не что иное, как психические эпидемии. В любое время какая-нибудь химера может овладеть миллионами людей, и тогда разразится либо новая мировая война, либо опустошительная революция.
Человеку, ожидающему опасности от диких зверей, обвалов и наводнений, следовало бы больше всего опасаться стихийных сил своей психики. Психическое — это огромная сила, которая многократно превосходит все силы на свете. Просвещению, обезбожившему не только природу, но и человеческие установления, не по зубам оказался только бог ужаса, обитающий в душе. Страх божий более всего стал уместен именно там, перед лицом сверхмогущества психической стихии.

...Народ всегда тоскует по герою-драконоборцу...

Всем известно, что шельмец-интеллект способен высказываться об одном и том же и так, и совсем по-другому. Иное дело, если объективное, твердое (как гранит) и тяжелое (словно свинец) психическое встает на пути человека как его внутренний опыт, как его душевное не-Я и внятно говорит ему: «Так будет и так быть должно». Вот тогда человек начинает чувствовать свое предназначение.
Неслучайно наше время — время войн, революций и прочих безумий — взывает к спасительной личности. Ведь группа, именно из-за своей бессознательности, свободой выбора не обладает. Психическое действует в ней как ничем не ограниченный природный закон, останавливающийся только с катастрофой. Народ, когда чувствует опасность психического, всегда тоскует по герою-драконоборцу. Отсюда вопль по личности!

...Творческая жизнь всегда лежит по ту сторону порядка...

Любая (даже самая выдающаяся) личность — прежде всего часть народного целого, и она отдана на произвол той же власти, которая движет и всем целым, и всеми прочими.
Единственное, что отличает личность от прочих, так это предназначение. То самое властное, всеподавляющее психическое, которое есть его рок. И рок его народа. Уже своим решением — проложить собственный путь поверх всех других — он более чем наполовину выполняет свое освободительное предназначение.
Он счел для себя несуществующими все другие пути. Свой закон он поставил выше всех норм и порядков и таким образом отстранил от себя все, что не только не препятствовало величайшей опасности, но даже навлекло ее. Ведь порядки и законы сами по себе — бездушные механизмы, способные лишь на то, чтобы охватывать рутину жизни. Однако творческая жизнь всегда лежит по ту сторону установившегося порядка.
Отсюда следует, что если голая рутина жизни господствует в форме стародавних норм и порядков, то должен произойти разрушительный прорыв творческих сил. Который будет катастрофичен для масс. И никогда — для индивида, сознательно подчинившегося этим высшим силам, поставившего им на службу свои способности.
Механизм порядка держит людей бессознательными. Когда они идут по старой дорожке, то не ощущают необходимости принимать сознательные решения. Когда вокруг человека, погруженного в рутину бессознательности, ломаются старые порядки и возникают новые, то у него наступает (как и у животного) паника со всеми ее непредвиденными последствиями.
Личность, однако, не может поддаться подобной панике. Потому что она уже пережила ужас. Она уже доросла до понимания нового. И для других становится (ненамеренно и невольно) лидером.

...Искупительный подвиг всякой настоящей личности...

Конечно, все люди похожи друг на друга. Иначе они не впадали бы в одно и то же безумие. Или они ни в чем и никогда не смогли бы понимать друг друга. И у выдающейся личности своеобразие душевного склада не является чем-то абсолютно неповторимым и единственным в своем роде.
Неповторимость важна только для индивидуальности человека. Стать же личностью — прерогатива не только гениального человека.
Гениальный человек совсем не обязательно будет личностью. Поскольку каждый индивид имеет свой собственный, данный ему от рождения «закон жизни», постольку у каждого есть возможность, следуя своему закону, стать личностью, достигая целостности.
Все живое существует только в форме живых особей (индивидов). И закон жизни в конечном счете нацелен на индивидуально проживаемую жизнь. У предназначения нет другого выбора, кроме выражения себя через отдельного индивида. Когда оно охватывает группу, то это естественным образом приводит к катастрофе. По той простой причине, что действует только бессознательно. Не ассимилируясь сознанием, оно начинает подчиняться всем другим, уже имеющимся условиям жизни, что рано или поздно приводит к катастрофическим последствиям.
Только тот, кто сознательно может сказать «да» силе предстающего перед ним внутреннего предназначения, становится личностью. Тот же, кто отступает, становится добычей слепого потока событий и уничтожается. Величие и искупительный подвиг всякой настоящей личности в том, что она добровольно приносит себя в жертву своему предназначению и осознанно переводит в свою индивидуальную действительность то, что могло бы привести только к погибели, продолжая жить бессознательною жизнью в группе.

Вена, 1932 г.