Александр ЯШИН
Михал Михалыч
Все дети были как дети, один Михал
Михалыч никому покоя не давал. С утра до вечера в
квартире слышался только его голос, его крики,
его песни. Начиналось с завтрака на кухне, куда
Михал Михалыч обычно шел неохотно, ссылаясь на
то, что у него еще зубы заспанные, но когда
садился за стол, то требовал все сразу — и молоко,
и рыбий жир, и огурцы, и кашу. Потом он бросался к
сестрам, помогал им собраться в школу, из-за чего
те плакали и нередко опаздывали на первый урок.
Далее Михал Михалыч делал зарядку, «как в цирке»,
карабкался до потолка по книжным полкам,
пересматривал все подряд, вплоть до
энциклопедии, гонялся за кошкой, кричал ей
«кыкысь, берегись!», наконец, давал матери советы,
как варить кашу, и обязательно что-нибудь
присаливал сам, да еще прибавлял газу. Все это он
успевал делать одновременно, уследить за ним не
было никакой возможности. Если мать начинала
нервничать, он ее успокаивал:
— Мамочка, я же тебе помогаю! — и
целовал ее в платье, в руку, во что придется. И
мать успокаивалась и вытирала слезы на глазах.
Кроме того, Михал Михалыч очень любил
ездить к бабушке в гости либо на машине, либо на
поезде, либо на самолете. Без папы такие поездки
не удавались, поэтому он каждый день с
нетерпением ждал возвращения папы с работы.
Вернувшись с работы, папа странно медленно
раздевался, но это еще куда ни шло. Но если папа
сразу садился обедать, Михал Михалыч совершенно
терял терпение и не хотел принимать никаких
объяснений.
— Ну, поехали же! — требовал он.
— Подзаправиться надо, сынок, а то
бензину не хватит, — отвечал отец.
— Да хватит, хватит... поехали!
После обеда папа ложился на ковер
посреди комнаты и поднимал ноги.
— Ну давай сразу на самолете, скорей
доберемся.
Вечером в квартире иногда появлялись
папины товарищи или мамины подруги, и Михал
Михалыч на несколько минут затихал,
присматривался к ним. Забавные люди, — они всегда
спрашивали его об одном и том же:
— Миша, кого ты больше любишь, маму или
папу?
— Папу и телевизор, — отвечал Михал
Михалыч, и гости весело смеялись.
— А бабу-ягу ты боишься?
— Я ее не видал.
— Неужели и во сне никогда не видал?
— Не видал. Я лицом к стенке сплю,
ничего не вижу.
Гости скоро надоедали Михал Михалычу,
он покидал их и снова занимался своими делами —
гонял «кыкысь», проверял настройку пианино,
выметал пыль из под столов. Он поспевал всюду, он
был везде сразу, заполнял собою всю квартиру, все
углы, был велик, вездесущ и необъятен, как сама
жизнь.
Поздно вечером, замотав всех до смерти
и утомившись сам, он просил: «Мама, раздень меня!»
— ложился в постель лицом к стене, свертывался
клубочком и засыпал. Мать, склонившись над
кроваткой, прикрывала его сереньким байковым
одеяльцем и удивленно ахала, словно впервые
видела своего сына:
— Господи, ведь совсем кроха, комочек!
Подходил отец, подходили старшие
девочки и тоже разглядывали Михал Михалыча с
удивлением. «Он еще совсем маленький!» — шептали
они.
— Он же совсем кроха! Совсем, совсем
кроха! — говорила сестра. — Поразительно!
— А что вы хотите?! — говорил отец. —
Ему еще только три года. Дайте срок...
1956 |