«НЕЗНАНИЕ ЗАКОНОВ НЕЙРОПСИХОЛОГИИ НЕ ОСВОБОЖДАЕТ ОТ ОТВЕТСТВЕННОСТИ»

А.Р. Лурия является основоположником отечественной нейропсихологии. О прошлом и настоящем этой науки мы беседуем с известным нейропсихологом, автором книги «Нейропсихология и коррекция в детском возрасте», профессором Московского городского психолого-педагогического университета Анной Владимировной СЕМЕНОВИЧ.

Анна Владимировна, какой вклад А.Р. Лурия внес в нейропсихологию?

Нейропсихология, строго говоря, существует с того момента, когда человек впервые задал себе вопрос: «Где живет моя душа?» В мире сегодня есть немыслимое количество теорий, гипотез и научных школ, ориентированных на изучение психики человека. Большая их часть сконцентрировалась на изучении вопроса о взаимодействии психики и мозга.
В нейропсихологии есть три основных теоретических концепции — учение о локализации психических функций в мозге, теория синдромного анализа и учение о трех функциональных блоках мозга. Автор этих концепций Лурия.
Кроме того, его научные разработки лежат в основе учений о межполушарном взаимодействии и о реабилитации и восстановлении психических функций.

А что лично для вас значит Александр Романович?

Для меня А.Р. Лурия — это прежде всего стиль научного мышления, который я бы назвала элегантным. На конференциях и семинарах по нейропсихологии приверженцев луриевской школы можно узнать по этому признаку. При этом неважно, на какую тему делается доклад. Он может быть далеким от нейропсихологической тематики. Но удивительно, что любое красиво спроектированное научное исследование в области психологии, нейрофизиологии, эстетики или медицины рано или поздно становится предметом рассмотрения нейропсихологии.
Кроме того, для меня гениальность Лурия — это совершенно обворожительный вираж от психоанализа к нейропсихологии через создание детектора лжи.
Дело в том, что Александр Романович был неудовлетворен психоаналитическим подходом к изучению психики человека и решил ее исследовать по-своему, «попробовать руками». Для этого он создал сопряженную моторную методику, на основе которой построены все детекторы лжи мира. Если бы отечественная нейропсихология в качестве комиссионных с каждого детектора лжи имела бы одну тысячную процента, то мы бы все Луриевские конференции проводили в Париже и снимали бы для этого Версальский дворец!

Чем все-таки объясняется такой крутой вираж в научных интересах этого ученого?

Это строгий научный подход к интересующей его проблеме. Лурия хотел понять, как устроена психика. Гениальность этого человека заключается и в том, что он всю жизнь задавал себе вопросы и отвечал на них.
Начал он с локализации психических функций. Шаман говорит пришедшему к нему соплеменнику: «Твоя душа в кошке или в рыбке» — это не что иное, как представление древних об этой самой локализации. Эта проблема постоянно интересовала человека, который, естественно, задавался вопросом о местонахождении души. Александр Романович и Лев Семенович Выготский (тут трудно определить конкретный вклад каждого) просто переформулировали вопрос. Они спросили себя: «А что мы будем локализовывать?»
У нашего знаменитого биофизика
С.Э. Шноля есть совершенно замечательная фраза: «Не ждите ответа на незаданный вопрос!» На самом деле это основной постулат любой науки. А Александр Романович стал первым, кто правильно задал вопрос!
Ведь до Эйнштейна все взрослые люди знали, что время — это часы, которые стоят у них на комоде. Вопрос «что такое время?» просто не задавался, поэтому и ответа на него не было.
А Александра Романовича как раз отличает умение корректно формулировать вопросы и соответственно грамотно на них отвечать.
Еще одно открытие А.Р. Лурия — метод синдромного анализа. Это «микрохирургия нейропсихологии». Это высший пилотаж, и мы все должны стремиться к освоению синдромного анализа. Я, например, могу сказать, что, проработав в нейропсихологии достаточно долго и разработав алгоритм синдромного анализа, продолжаю обучаться ему до сих пор.
И третье гениальное озарение Лурия — его представление о трех функциональных блоках мозга. За этим открытием стоит учение о мозговой организации и самоадаптации человека. Сейчас появляются все новые эмпирические данные, подтверждающие это теоретическое положение А.Р. Лурия.
Недавно в одной телевизионной передаче выступал Ю.С. Шевченко — известный психиатр, заведующий кафедрой детской психиатрии. И я была счастлива, услышав, что он рассказывает о трех блоках мозга. На мой взгляд, это колоссальное признание заслуг нейропсихологии. Сегодня эта наука уже широко используется в самых разных клиниках.
Не могу не сказать еще об одной черте стиля научного мышления А.Р. Лурия — это предельное уважение к медицине. К сожалению, сейчас многие психологи проявляют снобистское отношение к коллегам-медикам, которые могли бы многое им подсказать. Поскольку я училась у учеников Лурия и, можно сказать, выросла в Институте нейрохирургии, то прекрасно помню отношения сотрудничества и взаимоуважения, которые существовали между медиками и нейропсихологами. Это было заложено Лурия.
Сейчас забывается луриевское кредо — поменьше красивых слов и эмоций, а побольше конкретных фактов. Давайте обсуждать факты, давайте обсуждать феноменологию.

Почему в ситуации, когда интерес к нейропсихологии со стороны практиков огромный, мы говорим о ее кризисе?

Основная проблема нейропсихологии заключается в том, что она все больше и больше отрывается от клинической практики. Даже ссылаясь на А.Р. Лурия, многие ограничиваются тем, что ищут какую-либо аналогию с его положениями для развития своих идей.
Наука может развиваться только тогда, когда ставит перед собой теоретические задачи. Любая наука — это теории и идеи. С практикой у нас как раз хорошо. Плохо с теорией. И чрезмерная востребованность нейропсихологии практикой психологов отчасти расхолодила. Им показалось, что можно достаточно долго жить на «подкожном жиру», а это очень обманчивое убеждение. И оно, как правило, ведет в тупик. Это я отношу в равной степени и к себе.
Сейчас нейропсихология начинает все больше и больше приобретать дефектологические звучание. Опасность состоит в том, что, оторвавшись от научных исследований, нейропсихология может превратиться в набор методов, которые можно легко освоить за самый короткий срок. К сожалению, современные студенты не знают клиники. А ведь курса нейро- и патопсихологии не может быть без практики. Хирургов-заочников не бывает!
Когда я работала в клинике им. Бурденко, у нас не возникало вопросов о том, кто хороший, а кто плохой нейропсихолог. Все подтверждалось или опровергалось клинически. Сейчас нет возможности получить объективную картину компетентности специалистов.
Должны также появляться новые открытия, которые бы подтверждали правоту той или иной практической деятельности в области нейропсихологии. А как наука, нейропсихология сегодня развивается плохо, поскольку нет споров и содержательных дискуссий.
К сожалению, прошедшая конференция, посвященная А.Р. Лурия, меня не вдохновила. На ней, на мой взгляд, прозвучало мало новых идей.
Чем раньше мы поставим диагноз современной нейропсихологии, тем лучше. Сейчас нужно обозначить кризис, происходящий в нейропсихологии, по всем правилам нейропсихологической диагностики: посмотреть, что происходит сейчас с этой наукой, какие явления сохранные, на что можно опираться в дальнейшем развитии. А дальше нужно работать — что-то восстанавливать, что-то развивать, то есть проводить то, что и называется нейропсихологической коррекцией и абилитацией.

Анна Владимировна, что, на ваш взгляд, нужно делать в такой ситуации?

Следуя теории Л.С. Выготского, мы сейчас переживаем возрастной кризис трех лет. А главное, что его характеризует, — стремление к самостоятельности: «Я сам!» Мы наблюдаем ситуацию, когда каждому из нас кажется, что он все может сам!
Поэтому нам надо пережить «кризис трех лет» и развиваться дальше (отсылаю к классикам онтогенеза). Я совершенно точно знаю, что в три года начинают включаться те системы межполушарного взаимодействия, которые в первую очередь обеспечивают согласованность процессов памяти, базирующихся на восприятии и эмоциональном подкреплении.
Поэтому сначала надо остановиться, объективно посмотреть на то, что происходит в нашей науке, и назвать вещи своими именами. А дальше — подключить память и посмотреть, что до нас наработано в данном направлении.
Сегодня, однако, происходит самое страшное, что может происходить с ребенком в этом возрасте. В нашем научном сообществе существует проблема многоязычия. Один специалист ставит пациенту диагноз «задержка психического развития», а другой — «несформированность левой височной доли»! Можно подумать, что задержка психического развития не может базироваться на подобной несформированности. Получается, что внутри одного направления существует куча языков. Как тогда мы можем понять друг друга?
Поэтому, вновь обращаясь к нашей метафоре, я думаю, что надо сформировать внутри нейропсихологии процессы восприятия и памяти. А если уж говорить об эмоциях — перестать выдавать аффективные реакции на то, что происходит.
Это и есть общий путь преодоления кризиса. Ведь эмоции — это личностное. И вместо серьезного обсуждения специалистами содержательных основ нейропсихологии детского возраста подчас идет простое выяснение отношений между ними. К сожалению, многие споры внутри нейропсихологии, на мой взгляд, носят личный характер.
Но для того чтобы опровергнуть какую-либо теорию, надо противопоставить ей другую. Только тогда это будет обсуждение. Сейчас существует несколько обособленных направлений нейропсихологии, которые практически не взаимодействуют. Эта проблема сильно тормозит развитие этой науки.

Поговорим теперь о самой нейропсихологии. Анна Владимировна, какое бы вы дали определение этой науке?

Нейропсихология изучает, каким образом сложнейшая структура психической деятельности человека, которая включает и соматический, и эмоциональный, и мотивоционно-личностный, и познавательный компоненты, обеспечивается работой мозга. При этом мозг рассматривается как сложная структура. Образно говоря, мозг — это многорукое, многоногое, многоглазое, многосердечное образование.
Продолжая говорить образным языком, нейропсихологию можно определить как науку, изучающую как все эти уши, глаза, руки позволяют человеку воспринимать себя и мир и познавать себя в мире. Ведь практически все представления человека, в том числе философские и эстетические, извините, определены нашей мозговой организацией. Грубо говоря, за то, воспринимаю ли я мир по законам эстетики, будут отвечать все структуры и системы мозга (биохимические, молекулярные, морфологические).

Можно ли сказать, что любое воздействие на личность является нейропсихологическим?

Безусловно, оно будет нейропсихологическим, поскольку с «всадником без головы» психологи не работают. Точнее можно сказать, что любое взаимодействие «нейропсихологично» по мишени (хотя не все это осознают), но не всегда «нейропсихологично» по содержанию. Чем лучше психолог владеет нейропсихологией, тем компактнее будет его работа. Потому что есть законы, «незнание которых не освобождает от ответственности».
Мне все время приходится слышать: «Ну раньше же жили без нейропсихологии». Вообще-то, жили и без электричества. Но сейчас, когда в стране и в мире рождается порядка 80% детей с той или иной мозговой недостаточностью, ситуация совсем иная.
И прежде чем как-то воздействовать на ребенка, нужно выяснить, каков его нейропсихологический статус. Речь идет не о том, что мы узурпируем чью-то профессиональную территорию, а о том, что, к сожалению, кроме нейропсихологов нет людей, которые могли бы правильно оценить реальное состояние ребенка.
Взять, к примеру, терапию детско-родительских отношений. Прежде чем решать проблему нормального контакта ребенка с родителями, нужно определить, а есть ли у этого ребенка вообще, например, звукоразличение? Понимает ли он, что ему говорят? А потом уже решать собственно проблему общения. Нейропсихолог может определить, что у ребенка «не срабатывает», что у него не сформировано, дефицитарно.

Чем объясняется массовый интерес психологов к нейропсихологии?

Спрос рождает предложение. Я бы назвала существующее сейчас положение ситуацией нормального становления системного подхода в психологии. Сейчас во всем мире специалисты, работающие с детьми, поставлены перед необходимостью проповедовать и реализовывать системный подход. Я постоянно говорю, что онтогенез — это навсегда! А сейчас мы наблюдаем онтогенез определенной психологической системы в теоретическом, научно-прикладном и методическом плане.
Дело в том, что нейропсихология — внешне очень простая наука. Прежде всего это относится к ее методам. А все простое привлекательно. Это одна сторона вопроса. С другой стороны, есть эффективность воздействия.
Моя точка зрения — любой специалист, работающий с ребенком (врач, логопед, психолог), может и должен применять нейропсихологические методы диагностики и коррекции, оставаясь в рамках собственной профессии. Он также должен знать, что такое нейропсихологические особенности развития. Я, к примеру, знаю несколько логопедических методов, более того, я даю ряд советов, которые по своей сути логопедические. Но я никогда не позволю себе поставить ребенку диагноз «алалия». Это не в моей компетенции.

Не получается ли, что спрос опережает предложение? Имеют ли психологи достаточную подготовку для использования нейропсихологических методов? Не возникает ли здесь опасность навредить ребенку?

Безусловно, такая опасность существует. Я, например, никогда в жизни не возьму на себя смелость работать с ребенком, у которого на полпроцента можно заподозрить какую-либо психопатологическую проблему. У меня на столе лежит список телефонов центров и специалистов, куда я отправляю детей.
В большинстве случаев нейропсихологическую симптоматику сопровождают колоссальные соматические проблемы. Я также уверена, что сейчас практически не осталось детей, которым может полноценно помочь один специалист.
Мне неудобно перед родителями, которые приводят ко мне ребенка, имеющего к десяти годам целый букет заболеваний, и после диагностики спрашивают: «Анна Владимировна, а почему мне этого никто раньше не говорил?». В последние годы я даже иногда перестраховываюсь, посылая ребенка на дополнительные консультации. У меня было несколько случаев, когда ко мне приводили детей со стойкими дефицитарными синдромами, которые можно было бы предотвратить на раннем этапе развития.
Главная опасность состоит в том, что есть грамотные специалисты, а есть безграмотные. Среди психологов, с которыми мне удалось общаться, очень много грамотных людей, и я этому рада. Я все время веду различные курсы повышения квалификации и вижу по вопросам и реакциям, что мы говорим со многими слушателями на одном языке.
Практические психологи, как правило, люди квалифицированные. Я же должна показать им, что есть другой взгляд на проблему, и ввести его в систему уже имеющихся у них представлений. Точно так же, как я не знаю каких-то логопедических вещей, они, естественно, не знают нейропсихологических закономерностей. Когда я показываю психологам-практикам, как с точки зрения нейропсихологии то или иное явление может быть проанализировано, это достаточно быстро ложится им «на душу». Иначе не была бы нейропсихология так востребована. Значит, люди уже готовы. Недаром на Востоке говорят: если ученик готов, учитель найдется!

Что такое «полное нейропсихологическое обследование по Лурия»?

Под этим понимается то, что сам А.Р. Лурия изложил в одной из глав книги «Высшие корковые функции». Там перечислены основные методы исследования базовых психических функций. И нейропсихолог обязан посмотреть у своего пациента (будь то ребенок или взрослый) все базовые психические функции — движение, восприятие, память, речь, эмоции, внимание. Для изучения этих процессов есть определенный набор конкретных проб.
Многие из тех методик, которые использовал Александр Романович, — это классические пробы, взятые из неврологии.

Существует ли какой-то канонический набор нейропсихологических методик?

Для меня он есть. Хотя я думаю, что на этот вопрос каждый нейропсихолог ответит по-своему. Передо мной должен лежать протокол, в котором отражены все базовые звенья каждой из психических функций. Когда я говорю, что нужно исследовать речь, то это значит, что у меня должно быть необходимое количество материала, чтобы знать, как у этого человека обстоят дела со всеми речевыми факторами.
Другой вопрос — для того чтобы что-то исследовать, я могу применить 150 проб, а могу 15, если буду знать, как в каждой из этих проб увидеть каждый из этих факторов. Но это уже определенный «пилотаж». Поэтому я всегда говорю студентам, что им необходимо поднатореть в диагностике, чтобы научиться «видеть» пробы.

Насколько широко психологам можно пользоваться нейропсихологическим инструментарием для постановки психологического диагноза?

Очень широко. Поскольку нейропсихология — наука о факторах, об отдельных единицах психической деятельности, то ее инструменты как раз и направлены на изучение этих единиц.

Можно ли то же самое сказать и о коррекции? Ведь при ее осуществлении мы воздействуем на определенные мозговые структуры?

Я могу с ответственностью сказать за себя и за тех людей, которые работают со мной: ни один из наших методов навредить не может. По сути они и коррекционные, и развивающие.
Опасность состоит в другом: метод воздействия может быть абсолютно неадекватен исходному статусу ребенка. Например, если у ребенка не сформировано звукоразличение, то он будет получать двойки по русскому. Но если специалист не установит такой дефект и будет ориентироваться просто на развитие абсолютной грамотности, то он может навредить этому ребенку, поскольку будет формировать грамотность, не устранив базовую причину неграмотности. И ребенок все больше и больше будет входить в ступор, не понимая, чего от него хотят.
Также категорически недопустимо, например, проводить двигательную коррекцию для ребенка с повышенной возбудимостью мозга. Если у него наблюдается эпилептическая готовность, то можно просто спровоцировать припадок.
Можно довести до абсурда любую, самую хорошую идею. Так, у меня на мастер-классе прошли обучение психологи из Ставрополья, которые потом стали активно применять наш метод. После того как у них дети активно поползали на четвереньках, у троих из этих детей начался понос. После чего психологи эту деятельность прекратили.
Давать какие-либо комментарии здесь очень сложно, поскольку я даже не знаю, как метод применялся, сколько дети ползали на четвереньках и т.п.

Как вы относитесь к использованию психологами нейропсихологических терминов?

Сейчас стало модно всех делить на «левых-правых», «передних-задних». В нейропсихологии вообще много красивых слов: «медио-базальный-конвенситальный» или «таламический-стриопаллидарный». Есть где разгуляться...
Но использовать специальные нейропсихологические термины всуе не стоит. Сказать родителям: «Ваш ребенок правополушарный» — все равно, что сообщить им: «Ваш ребенок — Стрелец! Вам понятно?» Правда, в любом киоске можно купить книжку по астрологии и узнать все про Стрельца. Перед произнесением же слова «левополушарный» психологу надо, как минимум, изучить «Основы нейропсихологии» А.Р. Лурия. Иначе это не что иное, как навешивание ярлыков. Если ребенок психопат, то об этом все говорят шепотом, а если он левополушарный, то об этом говорят вслух. Но в обоих случаях мы программируем человека на какую-то определенную модель поведения. Это то, что называется самоподтверждающиеся ожидания.
Другое дело — использование терминологии в узкопрофессиональном кругу для емкости и краткости понимания сущности проблем ребенка, хотя бы для составления схемы коррекции и прогноза. Например, «несформированность правого полушария» в высочайшей степени коррелирует с дефицитом соединительно-тканных систем в организме. У такого ребенка могут возникнуть те или иные проблемы с костями, кожей, лимфой, гормонами, сердцем. Любой психолог обязан это знать, понимать причину такого нарушения и определять, к какому специалисту нужно направить ребенка. Нужно указать зоны риска, определить минимум опасных ситуаций, а также те «ямы», куда впоследствии человек стопроцентно попадет. Но для этого нужно уметь вычленить названную «несформированность правого полушария».

Анна Владимировна, а возможна ли реализация всех этих замечательных подходов на практике?

«Декларация принципов, коим не следуешь, есть профанация!» Поэтому надеюсь, что мы с коллегами и единомышленниками получим результаты, подтверждающие наше научное мировоззрение. Недавно мы объединились на базе Центра психолого-педагогической коррекции и реабилитации «Тверской» (Центральный административный округ г. Москвы).

Беседовала
Ольга РЕШЕТНИКОВА