ПУТЕШЕСТВИЯ ПСИХОЛОГА
В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

Александр Романович Лурия был очень мобильным человеком. Уроженец Казани, он юношей перебрался в Москву, потом покинул ее и снова вернулся, да и вообще немало колесил по свету, жил в фешенебельных отелях и пастушьих юртах, в разных концах света находил общий язык с научными светилами и безграмотными батраками.

Настоящий ученый, Лурия путешествовал не как праздный турист, а как тонкий наблюдатель и искушенный экспериментатор. И из своих путешествий он привозил не банальные фотографии на фоне достопримечательностей, а бесценные крупицы опыта, отливавшиеся потом в слитки научной мысли. Для психологов последующих поколений путешествия Лурия во многом поучительны, ибо они ярко свидетельствуют: впечатления настоящего психолога — это всегда повод для психологических размышлений, порой — открытий. Впрочем, последнее — привилегия выдающегося ума. Например, такого, каким обладал Лурия.
Написать биографический очерк о выдающемся ученом — дело очень ответственное и непростое (хотя «Школьный психолог» однажды и предпринял такую робкую попытку, см. № 6, 1999 г.).
К тому же Александр Романович то, что он хотел поведать миру о себе, сам написал в своей научной автобиографии. Этот научный автопортрет был блестяще дополнен биографическим очерком пера Елены Лурия — дочери ученого. Увы, в наши дни обе эти книги практически недоступны тем, кому они были бы особенно полезны. Поэтому совсем нелишне с опорой на эти источники еще раз рассмотреть несколько эпизодов из его богатой событиями жизни.

НАШ ЧЕЛОВЕК В АМЕРИКЕ

Лурия был одним из немногих советских психологов (которых и вообще-то было немного — по сравнению с легионом тех, кто нынче себя так называет), обладавших привилегией «выездного». Впервые за границей он побывал еще тогда, когда не упал железный занавес. Много ездил и потом, когда занавес приподнялся — чуть-чуть, для избранных, в число которых ему посчастливилось попасть (правда, однажды на таможне ксерокс, подаренный зарубежными коллегами, у Лурия все-таки отобрали — власть до конца не доверяла никому, и в большинстве случаев — совершенно неоправданно, зато взаимно). На склоне лет Лурия говорил: «Самые яркие годы, что я вспоминаю, — это двадцатые...» К этому времени и относится одно из первых его зарубежных путешествий — в Америку.
В 1929 году Лурия принял участие в IХ Международном психологическом конгрессе, который проходил в Нью-Хейвене, США. Пассажирские авиаперелеты в ту пору еще были экзотическим новшеством, из Европы в Новый Свет добирались по морю. Лурия плыл в Америку на четырехпалубном трансокеанском лайнере «Стейтендэн». Он вез два доклада — один про «сопряженную моторную методику» исследования аффекта, второй, совместный с Л.С. Выготским, про функции и судьбу эгоцентрической речи ребенка.
Выготский не удостоился командировки на конгресс, а их совместный с Лурия доклад там по достоинству оценен не был. Идеи, эскизно намеченные в этом докладе, были подробно развиты Выготским в его самой известной книге «Мышление и речь», написанной пять лет спустя и получившей широкую известность на Западе лишь через полвека. А вот доклад самого Лурия был встречен благожелательно. Более того — автору было предложено издать описание своей методики в виде книги.
Книга увидела свет под не вполне адекватным названием «Природа человеческих конфликтов», авторское название «Конфликты человеческой природы» показалось издателю недостаточно «рыночным» (с той поры издатели — и там, и тут — мало изменились, так что не пугайтесь иных несерьезных названий, за ними может скрываться вполне приличная книга). Практичные американцы быстро нашли методике применение (хотя, по мнению автора, опростили ее до примитивизма по сути, усложнив по форме) — идеи Лурия легли в основу создания полиграфа, или детектора лжи. На русском языке книга так никогда и не была издана. Может быть потому, что у нас всегда предпочитали иные, более прямолинейные способы дознания.
Так или иначе, никаких публикаций, касающихся той давней поездки в Америку, не существует. Лишь в архиве Лурия сохранился путевой дневник, который он вел во время путешествия, записи, относящиеся к докладам на конгрессе, и тетрадь «Rocks», в которой в виде двадцати отдельных новелл записаны впечатления психолога об Америке. Наверное, было бы преувеличением считать эти записки крупным вкладом в науку. В конце концов, в Новом Свете Лурия увидел то же, что и автор «Города Желтого Дьявола». Но последнему надо было отрабатывать свое реноме пролетарского писателя. Психолог мог позволить себе оставаться психологом. Кое-какие его наблюдения — порой забавные, порой печальные — именно коллегам покажутся наиболее интересными.
За прошедшие семьдесят лет многое в мире изменилось. Океан теперь можно пересечь за несколько часов. Но любой, кто в наши дни проделал этот путь, готов подтвердить: люди, похоже, мало изменились, и меткие наблюдения психолога нисколько не устарели. А уж что касается кино, то в этом каждый легко может убедиться, просто включив телевизор...

Из путевого дневника

18.08.29 На борту парохода Statendan

На пароходе есть человек, который меня открыто и обидно презирает. Когда он подходит ко мне — я теряюсь.
Мне рассказывали об актере, который не мог играть, когда знал о присутствии в зале враждебного ему критика. Я нахожусь в таком же положении. Меня искренне и упорно презирает наш кельнер, который обслуживает нас за столом.
Я потерял его уважение в первый же вечер, когда впервые сел за стол. Я сознаюсь — я не мог понять ничего в той полной названиями карточке, которую мне подали. Я не понял меню, — это плохо; я не сделал вид, что понял, — это гораздо хуже; я растерялся и сказал, что не понимаю, — это предел падения.
За столом испытываешь глупое чувство: заказывая все подряд — получаешь какую-то странную фантасмагорию блюд, противоречащую всему укладу, с которым ты сжился с самых первых лет. Ты начинаешь с дыни и кончаешь блинами...
Все эти блюда надо есть неодинаковыми ножами, разными вилками. Растерявшийся быстро остается без ножей и вилок, и кельнер с укоризненным взором безмолвно пододвигает ему вилки соседнего свободного набора. Нарушенная система восстанавливается, но право на уважение потеряно безвозвратно...
С нами едет один русский парень — красный директор. Едет изучать доменное дело в Америке.
Красный директор не знает ни одного слова ни на одном европейском языке. «Лишь бы до завода добраться, там будем дело делать».
Он не смущается, и жизнь улыбается ему, а строгие кельнеры покорно кивают головой: «Yes, sir».
Красный директор с полным достоинства видом тыкает пальцем по порядку в три-четыре места меню наугад, и всегда остается доволен. Кельнеры удивляются его хорошему и своеобразному (но сразу видно — изысканному) вкусу, а сидящие за тем же столом немцы, французы и итальянцы украдкой глядят на него и заказывают те же блюда, что и этот уверенный и спокойный «американец»...

25.09.29 Бостон

...У американцев изумительные полированные дороги от Атлантики до Тихого океана, цепи автомобилей, необычайно мягко звучащее радио, горячая и холодная вода в каждом из домов страны, чудные вечные ручки, которые заставили забыть простую чернильницу, и идеальные статистические машины.
Америка свысока смотрит на Европу, и журналы приводят смешные картинки «европейское радио», «европейский трамвай», «европейские дома», представляющие Европу отсталой и старомодной страной.
Но что такое средний американец? Кто такой «средний человек» в Америке?
В американской армии было проведено через тестовое исследование три миллиона взрослых людей. Результаты показали средний интеллект 12-летнего ребенка.
Американцы свято верят в тесты. Тест, проведенный на тысячах, для американцев — библия, а его показатели — бесспорная математическая величина.
Американцы практики, и из теста были сделаны немедленные практические выводы. Кинофабрики стали выпускать свои фильмы, ориентируясь на психику двенадцатилетнего ребенка, и фильмы имели грандиозный успех, принося миллионы долларов и затирая фильмы со сложным, продуманным содержанием...

12.10.29 На борту парохода Statendan

Выдержка из письма, которое я получил от американского издателя:
Дорогой сэр! Мы имеем удовольствие предложить наш официальный контракт на публикацию вашей замечательной работы, и если вы согласны...
Издатель никогда не читал моей книги, и я должен поверить ему на слово, если б мне очень хотелось согласиться с тем, что моя книга действительно является «most excellent work».
Но я могу быть спокоен и не очаровывать себя ложными надеждами: моя книга — средняя, может быть, приличная работа, и издатель сам не верит тому, что он пишет. Вежливость, преувеличенная до лести, — форма выражения в Америке, и вы поступите неосмотрительно, если будете верить ей.
Мы, советские делегаты, смеясь, так описывали обычную встречу на конгрессе:
Как поживаете? Как я рад встретиться с Вами! Я так много о Вас слышал! Мне так понравилась Ваша прекрасная работа! Кстати, как Вас зовут?

ОАЗИСЫ И МИРАЖИ

Елена Лурия вспоминает: «Я родилась и выросла среди восточных вещей. Их в начале тридцатых годов папа привез из Средней Азии, куда ездил с психологической экспедицией». Речь тут идет об экспедиции, которая, пожалуй, первой в мировой практике была не этнографической с элементами психологического исследования, а непосредственно психологической. Задумывая это начинание, Лурия, вдохновляемый идеями Выготского, хотел найти способ продемонстрировать, что все психические процессы имеют историческую природу, — причем продемонстрировать так, чтобы это утверждение звучало не гипотезой, а было бы экспериментально подтверждено. И Лурия вместе с Федором Николаевичем Шемякиным провел два лета, тридцатого и тридцать первого года, в Средней Азии, в кишлаках и на джайлау (горных пастбищах) Узбекистана.
Узбекистан — страна великой древней культуры, давшая миру Улугбека и Авиценну, Бируни и Низами. Однако на протяжении веков эта культура оставалась привилегией немногочисленного просвещенного сословия. Основная же масса населения была загнана сложившимися социально-экономическими условиями в состояние глубокой культурной отсталости.
На рубеже 20–30-х годов это положение стало резко и радикально меняться. Старая классовая структура общества распалась, во многих деревнях были открыты школы, возникли новые формы производственной общественной и экономической деятельности. Это был период коллективизации сельского хозяйства, борьбы с неграмотностью, эмансипации женщин. Переходный характер этого периода позволял сравнивать как малоразвитые, неграмотные группы населения, живущие в деревнях, так и группы, уже испытывающие на себе влияние общественной перестройки.
С жителями кишлаков центральных районов, которые работали в совхозах, войти в контакт не составляло труда: «Совхоз в степи. Вдруг — сберкасса и квасная лавка... Разговор об Америке; Германию и Европу здесь не знают, но знают социализм. Мы пьем чай и долго говорим в ночь... Плов в полночь. Мы — в одной из самых экзотических ситуаций. Намаз, подушки и социализм...»
Жители отдаленных кишлаков к участникам психологической экспедиции относились настороженно, с явным недоверием: «С нами определенно не хотят разговаривать! Чайхана и угрюмое негодование... Я втягиваюсь в беседу. Тысяча небылиц о Германии. Я дарю ножик от бритвы «Жиллет». Старик идет за паспортом». С жителями горного пастбища поладить было еще сложнее: «Нас снова боятся. При приближении все уходят в горы. Женщина-киргизка и паническая реакция: «Не сглазь ребенка!»
Опыты психологической экспедиции всегда начинались с беседы в непринужденной обстановке: в чайхане, где жители кишлаков проводят большую часть свободного времени, или вокруг вечернего костра на горных пастбищах.
Вместо обычных психологических тестов исследования строились на специально разработанных пробах, которые не могли восприниматься испытуемыми как бессмысленные и вместе с тем допускали несколько решений, каждое из которых было бы признаком определенной структуры познавательной деятельности.
Постепенно в беседу включались заранее подготовленные задания, которые по характеру напоминали распространенные среди населения «загадки» и составляли как бы продолжение разговора. Запись эксперимента вел ассистент, который старался не привлекать к себе внимания.
Одни и те же психологические исследования проводили с «ичкари» — неграмотными, забитыми женщинами, и с колхозными активистами, ребятами, прошедшими краткосрочные курсы. В основе опытов было испытание на классификацию типа «четвертый лишний», когда надо отбросить один из предметов как несоответствующий трем остальным. Неграмотные кишлачники всегда классифицировали только по ситуационному признаку,— например, они никогда не рассматривали топор, пилу и лопату вместе как инструменты, а полено как вещь, к ним не относящуюся. Нет, они объединяли пилу, топор и полено, а лопата была в их понимании «для другого дела, для огорода». Если же испытуемому говорили, что вот один человек сказал, что пилу, топор и лопату можно положить вместе, потому что они инструменты, а вот полено как раз сюда не подходит, то всегда слышали в ответ о том человеке крайне нелестные слова. Однако стоило этим же самым людям пройти хотя бы трехмесячные курсы, поработать в колхозе, как они сразу же начинали классифицировать и по абстрактному признаку.
Примерно те же результаты дало изучение восприятия. На этот раз в дело пошли привезенные из Москвы картинки, которые вызывают оптико-геометрические иллюзии. Выяснилось, что и тут уровень культурного развития определяет все: люди, которым не приходилось до этого рассматривать фотографии и чертежи, кто не привык к изображениям объемных предметов на плоскости листа бумаги, не испытывают зрительных иллюзий, обычных для человека западной культуры. Лурия под влиянием этих экспериментов поспешил послать Выготскому телеграмму: «У узбеков нет иллюзий». Эта телеграмма позже была истолкована совсем в другом — политическом — смысле и послужила одним из поводов для прекращения работы Лурия в Средней Азии.
Выготский с огромным интересом следил за результатами среднеазиатского исследования. В архиве Лурия имеется шесть писем Выготского, которые тот послал ему в Узбекистан. В них Выготский пишет о «ни с чем не сравнимом впечатлении от протоколов», «блестящих результатах, которые заслуживают мировой известности», о том, что эти результаты «более богатые, чем в любом этнопсихологическом исследовании... чем у Леви-Брюля».
Лурия, пробыв в Средней Азии несколько месяцев, выучил узбекский язык и позже, через много лет, удивлял коллег тем, что мог говорить в клинике с больным узбеком, которого никто не понимал.
Уникальные результаты, полученные в среднеазиатских экспедициях, в те годы не были оценены по достоинству и не были опубликованы. Более того, чиновники от науки усмотрели в них признаки расизма и запретили продолжать исследования.
Вот официальная точка зрения, отраженная в статье некоего товарища Размыслова «О культурно-исторической теории психологии Выготского и Лурия» (1934):
«Вместо того чтобы показать процесс развития и культурного роста трудящегося Узбекистана, они ищут обоснования своей «культурно-психологической теории» и «находят» одинаковые формы мышления у взрослой узбечки и пятилетнего ребенка, под флагом науки протаскивая идеи, вредные для национально-культурного строительства Узбекистана...
Никакого научного эксперимента и никакой научной работы в экспедиции Лурия, конечно, не было. И как бы Лурия и его соратники ни клялись в том, что они изучают проблемы мышления колхозников национальных районов в историческом развитии, это им не поможет скрыть и завуалировать свою реакционную и враждебную марксизму теорию.
Эта лженаучная, реакционная, антимарксистская и классово враждебная теория приводит к антисоветскому выводу о том, что политику в Советском Союзе осуществляют люди и классы, примитивно мыслящие, не способные к какому бы то ни было абстрактному мышлению...»
Александр Романович поставил толстые папки, в которых он хранил экспедиционные материалы, в книжный шкаф, и принялся разрабатывать другие отрасли психологии.
Только 40 лет спустя Лурия вернулся к этой работе — в значительной степени под влиянием американца Майкла Коула, бывшего у него тогда стажером и интересовавшегося «культурной психологией». Обработав часть результатов (многое так и осталось в архиве), Лурия опубликовал монографию «Об историческом развитии познавательных процессов» (1974), которая вскоре была переведена на английский язык и имела большой успех.
Фактически Лурия был одним из первых, кто систематически исследовал проблему влияния культурно-исторических факторов на познавательные процессы человека — проблему, которая стала настолько популярной в настоящее время, что составила содержание целого направления в современной психологии.

ВО ГЛУБИНЕ УРАЛЬСКИХ РУД

На Урал психолога забросила война. Нет, он не бежал на восток, спасаясь от вражеских полчищ. Напротив, в первые дни войны он вызвался добровольцем в действующую армию, но получил в военкомате отказ. Ученому было заявлено, что для него найдется более важное дело в тылу. И дело нашлось.
В тыл с фронта непрерывным потоком везли раненых. В том числе и тех, кого еще в недавнюю пору считали безнадежными, — тяжелые ранения в голову не только обрекали их на телесные мучения, но и приводили к распаду психических функций. Без специального лечения эти люди были обречены на беспомощность. Хотя в большинстве случаев их удавалось в буквальном смысле поставить на ноги, но поражения мозга лишали их способности к полноценному человеческому существованию.
Лурия было поручено организовать тыловой восстановительный госпиталь для лечения и реабилитации раненых, получивших мозговые травмы. Он выбрал для этой цели небольшой санаторий в поселке Кисегач близ Челябинска.
Поселок лежал между двух озер. На берегу меньшего озера стояли два двухэтажных корпуса санатория на 400 мест. В них, ничего не перестраивая, разместили госпиталь: устроили больничные палаты и операционные, где с утра до вечера хирурги оперировали и извлекали осколки. Очень кстати оказались грязе- и водолечебница, в свое время построенные для санатория. Через некоторое время открыли нейрофизиологическую и патоморфологическую лаборатории, оборудование которых было более чем скромным. В полуподвале, где раньше размещалась бильярдная, Лурия организовал восстановительные трудовые мастерские для раненых бойцов: столярную, слесарную, швейную, сапожную, а также курсы счетоводов. В мастерских работали выздоравливавшие бойцы, для того чтобы восстановить динамику движения; здесь же они получали новую специальность, если ранение мешало вернуться к прежней работе.
В госпитале Лурия создал группу, в которую входили ученые разных специальностей — психологи, физиологи и невропатологи. Перед ними стояли две основные задачи: во-первых, они должны были разработать методы диагностики локальных мозговых поражений, а также осложнений, вызванных ранениями, и во-вторых, разработать рациональные научно обоснованные методы восстановления психических функций.
Лурия не только исследовал раненых и помогал им как специалист, но у него складывались с пациентами теплые неформальные отношения. Одним из таких раненых был младший лейтенант Лев Засецкий. Осколком снаряда у него была разрушена мозговая ткань левой теменно-затылочной области мозга. В результате ранения мир Засецкого разбился на тысячи осколков, он потерял память, утратил способность ориентироваться в пространстве, разучился читать и писать.
Лурия помог Засецкому снова научиться писать и наблюдал его не только в госпитале, но и в течение более тридцати последующих лет. Его история описана в книге «Потерянный и возвращенный мир», увидевшей свет в 1971 г. В предисловии к ней Лурия замечает: «Пишущий эти строки не является в полной мере автором этой книги. Автором является ее герой».
На Урале ученый провел три года — бесценных не только своим гуманистическим подвигом, но и исключительной научной значимостью. Именно в эти годы в результате наблюдений над мозговыми поражениями сложилась нейропсихология, превратившаяся вскоре в самостоятельную отрасль психологической науки.

ЛИТЕРАТУРА

Левитин К.Е. Личностью не рождаются. М., 1990.
Лурия А.Р. Этапы пройденного пути. Научная автобиография. М., 1982.
Лурия Е.А. Мой отец А.Р. Лурия. М., 1994.

Материал подготовил
Сергей СТЕПАНОВ