НАУКА КНУТА И ПРЯНИКА

Трудно ставить условия
условным рефлексам,
не говоря уже про безусловные.

Л. Кумор

Бихевиоризм — один из немногих англицизмов, использование которого оправдано самой природой нашего языка. С помощью «изма» можно вывести название системы почти из любого слова, но попробуйте проделать это с «поведением» (behavior по-английски буквально и означает — поведение).
Это заморское словечко одним из первых заучивают студенты-психологи, какой бы куцей и поверхностной ни была предложенная им форма психологического образования. Поэтому и заинтересовать читателя очерком истории бихевиоризма не так-то просто — каждый кое-что уже знает со студенческой скамьи, а пересказывать учебники в газете не хотелось бы.
Парадокс, однако, состоит в том, что и выпускники краткосрочных курсов повышения квалификации, и аспиранты психфаков (да, честно говоря, и большинство титулованных психологов) имеют об этом научном направлении примерно одинаковое представление — довольно общее и несколько поверхностное. Объясняется это тем, что данная школа — крупнейшая в мировой психологии ХХ века — всегда была представлена у нас (как в научных работах, так и в учебных курсах) очень скупо и преимущественно критически.
В результате — в сознании российских психологов бихевиоризм представлен в основном в виде набора упреков в его адрес.

УЯЗВИМЫЕ МЕСТА

Попробуем сформулировать самые важные из этих упреков. Итак, бихевиоризм оказывается сильно уязвим для критики в связи с тем, что он:
— заставил психологию отказаться от того, что есть в ней самого волнующего и привлекательного, — внутреннего мира, то есть сознания, чувственных состояний, душевных переживаний;
— трактует поведение как совокупность ответных реакций на определенные раздражители, тем самым низводя человека до уровня автомата, робота, марионетки;
— опираясь на тот аргумент, что все поведение выстраивается в ходе прижизненной истории, пренебрегает врожденными способностями и склонностями;
— не уделяет внимания изучению мотивов, намерений и целевых установок человека;
— не в силах объяснить яркие творческие достижения в науке и искусстве;
— опирается на опыт изучения животных, а не человека, поэтому представляемая им картина человеческого поведения ограничивается теми чертами, которые человек разделяет с животными;
— неэтичен, так как использует в экспериментах жестокие методы, включая болевое воздействие;
— недостаточное внимание уделяет индивидуально-психологическим особенностям, пытаясь свести их к индивидуальному репертуару поведения;
— игнорирует категории морали и нравственности;
— антигуманен и антидемократичен, поскольку ставит своей целью манипуляцию поведением, так что его результаты хороши для концлагеря, а не для цивилизованного общества.

РАЗБЕРЕМСЯ...

Как это ни покажется невероятно, но все эти утверждения почти дословно почерпнуты из работы знаменитого бихевиориста Б.Ф. Скиннера. Одну из своих самых известных книг он начинает перечнем упреков в адрес своей позиции, с тем чтобы затем их отвергнуть. Так уж повелось, что бихевиористам постоянно приходится оправдываться. Иногда это получается убедительно, иногда — не очень.
Дабы разобраться в справедливости выдвинутых претензий и соответствующих контраргументов, попробуем проследить историю их возникновения. Как получилось, что бихевиористы дали столько поводов для критики, и можно ли что-то сказать в их защиту?
Как известно, психология оформилась в самостоятельную науку в последней четверти ХIX века. Ее предметом было провозглашено сознание, а основным методом — интроспекция, то есть изощренное профессиональное самонаблюдение.
В качестве центральной задачи ставилось изучение содержания сознания, выявление его элементов (которых, по некоторым гипотетическим оценкам, должно насчитываться десятки тысяч) и связей между ними, образующихся по законам ассоциации.
Сегодня этот этап развития психологии справедливо расценивается как перевернутая страница в истории науки. Однако понадобилось несколько десятилетий, чтобы со всей очевидностью высветилась ограниченность интроспективного подхода и его невысокая практическая ценность.
В наши дни никому не придет в голову развивать идеи Вундта или Титченера, явно тупиковые и бесперспективные. Мы понимаем психологию совсем иначе, чем это было принято сто лет назад. И во многом — благодаря теоретикам и практикам бихевиоризма, отважившимся выступить против господствовавшего в начале прошлого века академического взгляда на предмет и задачи психологии.
Если бы психология по сей день оставалась такой, какой ее мыслили основоположники, мы вряд ли заинтересовались бы ею и избрали своей профессией. Не говоря уже о том, что приложение интроспективной психологии к школьной практике представляется малоперспективным.

НОВОЕ СЛОВО

Для своего времени (начало ХХ в.) бихевиоризм явился позитивным вкладом в науку, обеспечившим ее прогресс. Так же, впрочем, как и фрейдизм, позволивший по-новому оценить многие явления душевной жизни.
Однако по прошествии полувека эти две основные силы в психологии (об интроспекционизме никто уже всерьез не вспоминал) продемонстрировали присущие им слабости и издержки и фактически побудили новое поколение психологов объединиться в «третью силу» под знаменами гуманистической психологии.
Кстати, именно от гуманистов в адрес бихевиоризма раздавалась самая серьезная критика. А вот сегодня, по прошествии еще полувека, уже вполне очевидно, что и «третья сила» оказалась небезупречна и далеко не все ее амбиции основательны.
Вероятно, впереди новый виток, на котором в единый вектор сложится накопленный предшественниками позитив и будут отброшены нереалистичные притязания.
И похоже, в багаж психолога ХХI века войдут кое-какие достижения поведенческой школы. Ибо на одних комплексах в ХХI веке далеко не уедешь, будь то комплекс Эдипа по Фрейду или комплекс Ионы по Маслоу.
Эру науки о поведении принято отсчитывать с 1913 г., когда Джон Уотсон на ежегодном собрании Американской психологической ассоциации выступил с программным докладом «Психология с точки зрения бихевиориста», который в том же году был опубликован. Однако идеи бихевиоризма к тому времени уже витали в воздухе, и главная заслуга Уотсона состоит, пожалуй, в том, что он, как нынче принято выражаться, их озвучил.
В этом смысле Уотсон, безусловно, выступил революционером. Но это был не отчаянный порыв одинокого бомбиста, а закономерное разрешение назревшей революционной ситуации.

ПРОЧНЫЙ СПЛАВ

Представление об адаптивной (по отношению к внешним стимулам) природе психики и рефлекторном характере поведения восходит к картезианскому учению о рефлексе, сформулированному в ХVII в. (сам Декарт, кстати, термина «рефлекс» еще не употреблял, да и механизм проведения нервных импульсов на том уровне развития науки был неведом, однако схема циркуляции «животных духов» довольно точно предвосхитила схему рефлекторной дуги).
Сама идея тождества механизмов поведения всех живых организмов — как животных, так и человека — принадлежит именно Декарту, а вовсе не является «открытием» американских мучителей кошек ХХ века. Правда, Декарт специфику человеческого поведения все же видел в его одухотворенности, от чего бихевиористы категорически отказались.
Философскую основу бихевиоризма составил сплав позитивизма и прагматизма. Основатель позитивизма, французский философ Огюст Конт считал, что единственно истинным знанием является знание об объективно наблюдаемых явлениях. Соответственно, подлинно научному исследованию доступны только наблюдаемые факты, что совершенно исключает из исследовательского инструментария всякие субъективные методы, в первую очередь — интроспекцию.
К началу ХХ в. именно позитивизм определял ту научную атмосферу, «дух времени», в котором вызревала революция в психологии. Философия прагматизма, ведущими представителями которой выступали У. Джемс и Дж. Дьюи, выдвигала в качестве критерия истинности любого учения, любой концепции их практическую пользу (тут легко проследить аналогию с марксистской формулой «практика — критерий истины», хотя у нас ее долгие годы не принято было замечать).

КАТАЛИЗАТОР НОВЫХ ВОЗЗРЕНИЙ

Дьюи и Джемс повлияли на становление бихевиоризма не только своими философскими, но и психологическими идеями. В историю психологии Джон Дьюи (известный у нас преимущественно как философ и теоретик школьного дела) вошел как автор программной статьи «Понятие о рефлекторном акте в психологии» (1896), в которой призвал перейти к новому пониманию предмета психологии, признать таковым целостный организм в его адаптивной по отношению к среде активности.
В ту пору Дьюи работал в Чикагском университете, где под его влиянием сформировалась группа психологов, объявивших себя, в противовес школе Вундта и Титченера, функционалистами. Их кредо высказал Джеймс Энджелл в президентском адресе к Американской психологической ассоциации — «Область функциональной психологии» (1906).
В нем функциональная психология определялась как учение о психических операциях, в отличие от структуралистского учения о психических элементах. Операции выполняют роль посредников между потребностями организма и средой. Главное назначение сознания — «аккомодация к новому». Организм действует как психофизическое целое, и поэтому психология не может ограничиться областью сознания. Ей следует устремиться в различных направлениях ко всему многообразию связей индивида с реальным миром.
Эти представления, несомненно, оказали влияние на Уотсона, который некоторое время работал в Чикагском университете в качестве ассистента Энджелла.
Джемса, который, как известно, ни к какой научной школе не примыкал и собственной не создал, часто относят к предшественникам бихевиоризма на основании его теории эмоций. Представление Джемса об эмоциях, удивившее современников своей парадоксальностью, было первоначально изложено в 1884 г. в журнальной статье «Что такое эмоция?». Вопреки казавшемуся неоспоримым представлению о том, что эмоция служит источником физиологических изменений в различных системах организма, Джемс предложил рассматривать ее не как первопричину, а как результат этих изменений: внешний раздражитель вызывает в организме (мышцах и внутренних органах) пертурбации, которые переживаются субъектом в форме эмоциональных состояний.
Пафос выступления Джемса состоял в том, чтобы превратить эмоциональные состояния в объект, доступный естественно-научному постижению. Эту задачу он пытался решить сведением субъективно переживаемого к телесному. Гипотеза Джемса носила умозрительный характер и впоследствии не выдержала опытной проверки, но в свое время сыграла роль катализатора новых воззрений на психические процессы.

БЕЗ СОЗНАНИЯ...

Первое десятилетие ХХ в. характеризовалось, в марксистских терминах, нарастанием революционной ситуации. В 1910 г. Энджелл писал, что термин «сознание» в конце концов исчезнет из психологии, как это произошло с термином «душа». Три года спустя, незадолго до появления манифеста Уотсона, Энджелл предположил, что будет гораздо полезнее просто забыть о сознании и вместо этого объективно описывать поведение людей и животных.
В 1911 г. Уолтер Пилсбери в своей книге определил психологию как науку о поведении. Он настаивал, что к человеку надо относиться столь же объективно, как и к любому объекту физического мира. В том же году Вильям Монтегю представил в нью-йоркское отделение АПА работу под названием «Не потеряла ли психология сознание?». Он писал о «движении, стремящемся избавиться от концепции разума или сознания и заменить их понятием поведения как достаточного объекта для психологических исследований».
В те же годы появляются книги Макса Майера «Фундаментальные законы человеческого поведения», Уильяма Мак-Дугалла «Психология: изучение поведения». Уотсону оставалось выйти на трибуну и провозгласить, что революция, о которой так долго говорили большеви... — простите, психологи, — свершилась!
Конечно, нельзя недооценивать и собственные заслуги Уотсона, обобщившего свой 12-летний опыт изучения поведения животных, а также богатый опыт, накопленный к тому времени в лабораториях Америки и... России!
В США первая подопытная крыса была запущена в первый экспериментальный лабиринт еще в 1900 г., а в России изучение собачьих рефлексов началось еще раньше. Нет ничего удивительного в том, что в американских учебниках психологии, Россию высокомерно игнорирующих, пара русских имен все же обязательно упоминается — Павлов и Бехтерев. Понятно, что упоминаются они — причем с большим почтением — в главах, посвященных бихевиоризму.
Тут бы нам, кстати, умерить свою критику в адрес «бездушной» американской психологии. Откройте хотя бы учебник под названием «Человек» — единственный предусмотренный программой источник, из которого современный российский школьник может почерпнуть представление о природе психики. Весь соответствующий раздел выстроен в павловской парадигме. При том, заметим, что вся павловская теория базируется на опытах над животными, преимущественно собаками. А ведь в школьном учебнике, по идее, излагаются лишь абсолютно достоверные и бесспорные концепции. Комментарии, как говорится, излишни.

СТИМУЛ — РЕАКЦИЯ

Излагать бихевиористскую концепцию в ее разнообразных модификациях вряд ли уместно на газетной полосе. Заинтересованного читателя можно отослать к одной из книг по истории психологии, в которых этому учению посвящены целые главы. Причем одной книги достаточно, так как их содержание во многом пересекается.
Так, например, соответствующие главы учебников М.Г. Ярошевского и Т.Д. Марцинковской отличаются дословным совпадением процентов на пятьдесят (что само по себе наводит на интересные размышления). Отметим (хотя для многих и это прозвучит банальностью) лишь ключевые положения, принципиальные для понимания этого направления.
Отказавшись от традиционных для академической психологии понятий, прежде всего — сознания, недоступного объективному изучению, психологи-бихевиористы сосредоточили внимание на том, что «весомо, грубо, зримо» — феноменах поведения, и именно в терминах поведения стали трактовать все явления душевной жизни.
Поведение трактовалось ими как совокупность реакций на стимулы внешней среды. Такая трактовка сама по себе открывала перед исследователями широкие перспективы. Ведь согласно их представлениям, знание природы стимула позволяет предвидеть соответствующую реакцию, и наоборот, по характеру реакции можно судить о вызвавшем ее стимуле. Поэтому, используя необходимые стимулы при умелом манипулировании подкреплением (поощряя одни реакции и подавляя другие), можно добиться желаемого поведения. Понятно, что на первый план в исследованиях выдвигалось научение — приобретение и закрепление нового опыта.
Практическое применение бихевиоральных схем продемонстрировало исключительно высокую эффективность — прежде всего в области исправления «нежелательного» поведения. Психотерапевты поведенческого направления предпочли отбросить рассуждения о внутренних терзаниях и стали рассматривать психологический дискомфорт как следствие неправильного поведения.
В самом деле, если человек не умеет вести себя адекватно складывающимся жизненным ситуациям, не умеет налаживать и поддерживать отношения с близкими, с коллегами, с противоположным полом, не может отстоять свои интересы, решать возникающие проблемы, то отсюда один шаг до всяческих депрессий, комплексов и неврозов, которые, по сути дела, выступают лишь следствиями, симптомами.
Лечить надо не симптом, а болезнь, то есть решать проблему, лежащую в основе психологического дискомфорта, — поведенческую проблему. Иными словами, человека надо научить правильно себя вести. Если вдуматься — не на том ли основана идеология всей тренинговой работы?
Хотя, конечно, редкий современный тренер согласится признать себя бихевиористом, напротив — еще наговорит кучу красивых слов об экзистенциально-гуманистических идеалах своей деятельности. Но попробовал бы он осуществлять эту деятельность без опоры на поведение!

ДВИГАТЕЛЬ ТОРГОВЛИ И... ВОСПИТАНИЯ

Один из прикладных аспектов поведенческой психологии все мы постоянно испытываем на себе, подвергаясь неустанному и, надо признать, весьма эффективному воздействию рекламы. Как известно, основоположник бихевиоризма Уотсон, лишившийся вследствие скандального развода всех академических должностей, нашел себя в рекламном бизнесе и немало в нем преуспел.
Сегодня герои рекламных роликов, склоняющие нас к покупке того или иного товара, — это фактически солдаты армии Уотсона, стимулирующие согласно его заветам наши покупательские реакции. Можно сколько угодно ругать тупую назойливую рекламу, но ее создатели не вкладывали бы в нее бешеные деньги, будь она бесполезна.
Но самое широкое применение идеи бихевиоризма нашли в педагогической практике. Во всем мире в практику воспитания и образования вошла рабочая схема формирования человека, основанная на «впечатывании» (термин Торндайка) связей между стимулами и реакциями, что реально означает выработку «правильных» реакций и устранение «неправильных».
При этом процесс социализации и собственно научения трактуется как опробование различных подходов, пока не будет найден правильный вариант реакции, а затем ее тренировка до тех пор, пока она окончательно не закрепится.
Особое значение в этой связи приобрела идея позитивного и негативного подкрепления той или иной реакции в качестве необходимого фактора формирования поведения. В конце концов, что есть школьная отметка как не форма подкрепления?
Правда, педагоги гуманистической ориентации гневно клеймят школьную отметку и призывают от нее отказаться в пользу исключительного поощрения реальных достижений. Но насколько это противоречит идеям бихевиоризма? Создается впечатление, что с работами бихевиористов мало кто из их критиков по-настоящему знаком.
А вот, например, строки из Скиннера: «Наиболее эффективным способом контроля за поведением является награда. Наказание информирует о том, чего не надо делать, но не сообщает о том, что нужно делать. Наказание является основным препятствием научению. Наказуемые формы поведения не исчезают; они почти всегда возвращаются замаскированными или сопровождаемыми другими формами поведения. Эти новые формы помогают избежать дальнейшего наказания или являются ответом на наказание. Тюрьма — прекрасная модель, демонстрирующая неэффективность наказания. Если заключенный ничему не научился, то нет никакой гарантии, что в той же среде с теми же соблазнами он будет вести себя по-другому.
Кроме того, наказание поощряет наказывающего. Учитель, пугая ученика плохой отметкой, добивается того, что тот становится внимательнее. А для учителя это положительное подкрепление. И он все чаще прибегает к наказанию, пока не возникнет бунт.
В итоге наказание не удовлетворяет наказывающего и не приносит пользы наказываемому».
Если опустить формулировку «контроль за поведением», то даже не верится, что эти слова принадлежат «без пяти минут фашисту», которого вот уже полвека отчаянно поносят полчища гуманистически настроенных психологов, педагогов и публицистов. По сути дела, весь пафос их критики сводится к тому, что с помощью бихевиоральных методов можно вершить всяческие издевательства над людьми (примеров предостаточно). Вообще-то, и скальпелем можно зарезать. Что ж — откажемся от хирургии?

ИЗ ЧИСТОГО ИСТОЧНИКА

Всей историей своего развития бихевиоризм продемонстрировал — значение этого научного направления и его историческая судьба сродни тем, что характерны для любой психологической школы. В свое время его рождение отвечало насущным требованиям науки и практики, всей общественной жизни, явилось позитивным шагом в развитии науки, поскольку позволило отвергнуть отжившие и малопродуктивные представления прошлого.
Однако притязания бихевиористов оказались слишком преувеличены (разве не то же самое можно сказать про любую школу?). Попытки свести все многообразие психических явлений к поведенческим реакциям в ряде случаев действительно производят впечатление примитивизации. Да и аналогии с поведением животных, в известных пределах — бесспорные, за этими пределами начинают звучать абсурдом.
Бихевиоризм берется объяснить наше поведение и способствовать его формированию в наилучшем направлении. Кое в чем это удается блестяще, кое в чем — более или менее успешно, однако исчерпывающего объяснения и безупречного практического инструментария он дать не в состоянии.
А кто, скажите, это может? Когнитивисты, сознательно ограничившие свои изыскания познавательной сферой? Аналитики, эту и многие другие сферы упорно игнорирующие? Гуманисты, постоянно балансирующие на грани науки и патетики?
Сказано древними: «Истина — столь ценная вещь, что ее не зазорно черпать из любого источника».
Добавим: очистив попутно от заблуждений и нереалистичных амбиций, от злоупотреблений и превратных толкований. Тогда любая школа послужит обогащению нашего профессионального мировоззрения.
И бихевиоризм — не в последнюю очередь.

Сергей СТЕПАНОВ