ПРЕДЕЛ ПОДЛИННОСТИ

Малютка-жизнь, дыши,
Возьми мои последние гроши,
Не отпускай меня вниз головою
В пространство мировое, шаровое!

Арсений Тарковский

Эта консультация ошеломила меня тринадцать лет назад. Тогда Москву посетил еще живой Карл Витакер.

ВИДЕО НА ПАМЯТЬ

Как и подобает семейному терапевту, восьмидесятилетний Витакер прибыл с Мюриэл, своей женой. И это не было продуманным ритуальным жестом: за долгие годы потребность быть вместе стала привычным образом жизни четы Витакер. Вместе они прошли путь длиною в жизнь, вырастили шестерых детей.
Итоги этого пути впечатляют: из деревенского парня он вырос во всемирно признанного терапевта (один из основателей семейной терапии, президент Американской академии психотерапии), но не «забронзовел», а сохранил роскошь быть собой — живым, естественным, парадоксальным, всегда готовым начать сначала и заплатить за новые взгляды старыми заслугами.
Я считаю это общим достижением семьи Витакер, поскольку слишком хорошо знаю, как мало на свете жен, рядом с которыми мужчина имеет такую роскошь — быть самим собой. Как и роскошь написать в итоговой книге: «Старость — это радость... Мы с женой вполне знаем друг друга. Жизнь с ней похожа на удовольствие ходить по своему дому при погашенном свете: с каждым шагом ощущаешь безопасность родного».
Витакер уехал, а на память осталась видеокассета именно с этой пронзительной консультацией. Время от времени я возвращаюсь к ней. Возвращаюсь в самых разных ситуациях. И когда соприкасаюсь с неприкаянными (сколько их в России!) «периферийными папами». И когда нужны силы, чтобы сработать «на стороне жизни» в ситуации безнадеги. И когда мучительно ищу степень допустимой искренности во взаимодействии с людьми, обратившимися за помощью.
Да мало ли «полночных размышлений» у психолога, если он не ограничивается теоретизированием, а работает практически?

ВНЕВРЕМЕННОЙ СЮЖЕТ

Небольшая комната обеспечивает «терапевтическую рамку», создавая ощущение отделенности от мира, безопасности (Витакер отказался устраивать из серьезной работы с семьей «шоу на сцене», и участникам семинара пришлось довольствоваться телетрансляцией).
Напротив Витакера на диване расположился классический семейный треугольник: мужчина, женщина и ребенок. Странное они производят впечатление: разобщенность (а ведь сидят рядом), ледяной холод и предчувствие беды.
Какой-то вневременной сюжет. Такие повторяются из века в век. Меняются исторические эпохи, костюмы, географические пространства, лица, но неизменным остается холод отчуждения между мужчиной и женщиной.
Мама — типичный гиперфункционал: яркая, властная; вся она как будто заряжена энергией. Судя по всему, она привыкла быть хозяином положения и жить по присказке: «Что думать — дело делать надо!» Вот и сейчас делает дело: пробилась на консультацию к всемирно известному психологу, четко формулирует запрос о семейном конфликте.
Папа — прямая противоположность. Гипофункционал. Он чем-то напоминает шарик, из которого выпустили воздух: обвисшие, безвольно опущенные плечи, мягкие «висячие» усы. Лицо без эмоций. Этакий рано постаревший, застенчивый, в чем-то виноватый мальчик. Взгляд внутрь себя, даже непонятно, здесь ли он? Или витает в пространстве между небом и землей?
А между ними сидит, вжавшись в спинку дивана, девочка лет восьми. Прозрачная, бледная, очень похожая на папу. У нее чуткое, настороженное лицо. Как будто боится не угадать, ошибиться, сделать «не так»... Странная возникает ассоциация: деревце, растущее прямо из асфальта в холодном колодце двора, куда редко заглядывает солнце.
Дети, особенно маленькие, удивительно тонко чувствуют атмосферу семьи. Для них так важно иметь эмоциональную поддержку со стороны родителей. А это значит — чувствовать, что папе и маме хорошо вместе и они (обязательно вместе!) любят тебя.
Как они это узнают? Да попросту «считывают» знаки любви или нелюбви в каждый миг жизни. Как родители смотрят друг на друга? А на меня? Разрешено ли в семье обнимать друг друга? Как реагирует один из близких, когда я ласкаюсь к другому?
Ребенку так надо, чтобы его почаще обнимали, говорили, что любят и что всегда защитят. Когда это есть, ребенок впитывает в себя атмосферу безопасности, чувствует себя хорошим и нужным. Нужным не только этим двоим, но и миру в целом. Тогда (сколько бы лет ни прошло) у человека нет и не может возникнуть сомнения в том, что жизнь имеет смысл, а сам он — ее важная часть.

ТИГР И ОХОТНИК

Но вслушаемся в разговор. Вот мама напористо говорит о сложности отношений со свекровью... Вот тихо, как будто виновато, звучат слова папы:
Папа. Мама — она человек не сильный. В отличие от жены. Жена тоже является конфликтогенным началом...
Витакер. А удалось ли вашей жене убедить вашу маму, чтобы она не обращалась с вами, как с маленьким ребенком?
Папа молчит, а терапевт задает новый вопрос.
Витакер. А вам не приходило в голову, что вы женились на ней, чтобы победить мать в себе?
Не правда ли, с точки зрения обыденного сознания это звучит странновато? Но именно подобные вопросы позволяют по-новому взглянуть на ситуацию, задуматься, что выбор спутника жизни не был случаен, что он женился на женщине с такими особенностями, чтобы решить свои проблемы. К примеру, достичь свободы от своего детства и детских привязанностей.
Папа (его голос звучит очень по-детски, взгляд ускользает, как бы прячется внутрь). В этом не было необходимости ...
Теперь терапевт напоминает одновременно и тигра и охотника. Тело его подбирается, как перед прыжком, а взгляд с предельным вниманием останавливается то на лице каждого члена маленькой семьи, то объединяет семью в едином фокусе. Один раз, второй... На лице — недоумение, которое он четко и ясно озвучивает: «А присутствует ли в этой семье отец?»
Папа невнятно говорит, что отца нет в живых. Он умер. Умер давно, когда клиент был еще ребенком.
Пауза становится невыносимой... Неуместной до неприличия. Кажется, всем хочется скорее «проскочить» это неуютное место. Лишь «непонятливый» психолог бестактно допытывается: «Как именно это произошло? Что на самом деле случилось в этой семье с отцом?»
Наконец папа-ребенок с каким-то опрокинутым, полуобморочным выражением лица выдавливает, что отец покончил с собой.
Уважаемый читатель, остановитесь на минуту и пофантазируйте, какой вы представляете уместную профессиональную реакцию на неожиданное сообщение о давнем суициде отца вашего клиента? Смущение, что прикоснулся к боли? Жалость? Приличествующее ситуации скорбно-сочувственное лицо психолога? Выражение уверенности, что сын не повторит такого шага? Христианские размышления о грехе самоубийства?
Так вот, Витакер не пользуется этими ходами, а задает неожиданый, попросту шокирующий вопрос:
— Он сделал это, чтобы победить мать?
— Не только мать, но и себя.
Удивительно, но этот «неудобный вопрос» (да еще заданный через переводчика) попадает в сердцевину души выросшего сына, побуждает говорить его подсознательное. Обнажаются «зияющие вершины» мужского мифа семьи. Озвучена разрушительная модель «героического» выхода из невыносимой ситуации.
Тайное становится явным: самоубийство здесь воспринимают не как «бегство от боли, от страдания или способ избавиться от невыносимого страха» (А. Камю), но как героический акт победы в семейной войне и победы над собой.
Витакер. Кто вам может помочь?
Папа (он явно уловил смысл вопроса: помочь остаться в живых, удержать на Земле). Я думаю, что в этом — никто.

ПОДЕЛИТЬСЯ СОБОЙ

Пауза кажется бесконечной. Оно и понятно: никто и ничто не способно удержать человека в мире живых. Значит, приговор о самоуничтожении подписан и обжалованию не подлежит. Сидящий перед Витакером мужчина — и жертва и палач в одном лице — готов привести его в исполнение.
И здесь начинает говорить Витакер:
«Я забрался на гору. По дороге я прилег отдохнуть. И проснулся только для того, чтобы прыгнуть со скального обрыва. Я боялся, что если у меня не хватит смелости, то у меня останутся причины не уважать себя. И я буду страдать всю жизнь...»
Господи, что это? Витакер некрасиво плачет. Слезы стекают по глубоким морщинам, капают на голубую рубашку. А он, напрочь забыв о правилах приличия, о том, что человечество изобрело носовые платки или, на худой конец, бумажные салфетки, — трет подглазья тыльной стороной кулака. В эти минуты у всемирно известного терапевта лицо одинокого деревенского подростка, который охвачен паническим ужасом. Ужасен абсурд реальной жизни, ужасно принятое решение, а еще ужаснее, что если не решится, — впереди годы и годы стыда и страдания.
Что это? Уже тогда я знала о существовании приема «самораскрытие психотерапевта» (многие профессионалы опасливо избегают его или превращают в «передачу положительного опыта»), но не могла соотнести с этим термином то, что делал Витакер. Лишь чувствовала: вот он — предел подлинности. О таком пределе Борис Пастернак (а он-то во всем был настоящим!) написал: «Не читки требует с актера, но полной гибели всерьез».
Сейчас, когда книги Витакера переведены и изданы в нашей стране, могу добавить: он предпочитал обозначать прием самораскрытия простыми, но удивительно точными словами: «Поделиться с клиентом собой, своими переживаниями».
«Решившись выйти за рамки игры, — читаем мы у него, — терапевт делает шаг к потере контроля над собой. При этом важно, смогу ли я обнажиться перед этим человеком? Могу я рискнуть и прикоснуться к своему внутреннему Я? Рискнуть в большей мере стать собой? Это и только это позволяет пациенту быть... Если я могу решиться на близость с самим собой, то и пациент в его ответном одиночестве вынужден стремиться к близости с собой — к самой подлинной близости» (Витакер, с. 166 — 167).
Но вернемся к консультации. Витакер резко меняет ее фокус — теперь в центре его внимания маленькая молчаливая девочка. Она вся сжалась от ужаса, но при этом незаметным движением (предварительно опасливо посмотрев в сторону мамы) придвигается к отцу. В голове мелькает: «Ну и чутье у этого старика! Ведь дочь — единственный человек, который еще может удержать, стать ниточкой, соединяющей с жизнью... Но как Витакер это сделает? Как?»
Витакер. Как ты считаешь, папа достаточно нежен с тобой? (Девочка и папа обмениваются взглядами, возникает ощущение слабого тепла, плечи папы и дочери начинают робкое сближение... Но движение замирает: звучит резкий кашель мамы. Как окрик надсмотрщика: «Стоп! Говорить вслух о таком на людях неуместно! Соблюдайте приличия!» Но терапевт, как будто не слыша сигнала, дает девочке прямое предписание): Обнимай папу почаще.
Папа (голос впервые за время консультации обретает краски, он как будто светится от тепла и нежности). Она с удовольствием делает это.
А старый терапевт одобрительно кивает и продолжает свой диалог с девочкой. Теперь речь идет о ее будущем, о ее женской судьбе: «Ты вырастешь... И полюбишь мужчину. Если вы с папой не станете друзьями, это будет ужасно. Отцы от этого чувствуют себя очень одинокими и несчастными. Тебе придется много-много раз обнимать папу, прежде чем ты сможешь выйти замуж. И если ты будешь делать это достаточно часто, то, может, в конце концов ты научишь и маму делать это...»
Вот и все. Резкое, неожиданное завершение консультации.

«Я ХОЧУ БЫТЬ...»

Понимаю, что у читателя неизбежно возникают вопросы. Первый: можно ли назвать такую консультацию семейной? Второй: а уместно ли присутствие ребенка, когда речь заходит о вещах, которые и взрослому-то слушать невмоготу?
Ответ на второй вопрос дал сам Витакер: «Важно понять, что дети без вреда для себя могут принимать участие в любых семейных разговорах. Я уверен, что при них допустимо говорить об убийстве, самоубийстве, разводе, измене, инцесте и так далее. И это их не травмирует — при условии, что терапевт действительно лично заботится о жизни этой семьи и действительно старается помочь, а не удовлетворяет свое любопытство порнографией чужой семейной жизни».
А консультация, несомненно, семейная. Только с одним уточнением: мы были свидетелями особого типа терапевтической воздействия — кризисной семейной психотерапии, которая направлена, в первую очередь, не на сохранение и укрепление семейных отношений, а на устранение суицидальных тенденций кризисной ситуации в настоящем и предотвращение возможности «ухода» в будущем (как у папы, так и у девочки).
Из своего опыта я знаю: повзрослевшие дети из таких семей порой пытаются «уйти». Как девочка Наташа. Папа ее до сих пор жив, мама — тоже. А с девушкой мне довелось работать после неудачного суицида. Вслушайтесь, как сильна в ней память детства с чувствами вины, безнадежности и нежеланности.
Наташа. Вот прямо картинка перед глазами... Я как будто в комнате, а она уходит... Мама, когда злилась (переходит на шепот, оглядывается по сторонам, прикрывает рот рукой), она всегда или уходила, или меня била и кричала: «Я тебя убью»... (Девочка внезапно встрепенулась.) Она меня очень любит. Папа ей всегда выговаривал, если что не так... Сама я виновата... Я упрямая, противности делаю...
Психолог. Ты хочешь сказать, что у вас с мамой сложные, запутанные отношения... Вы то ссоритесь, то миритесь...
Наташа (упрямо). Мне хотелось сделать ей больно... Чтобы она обратила на меня внимание. А то меня как будто нет на свете. Я хочу быть... Я виновата. Она меня очень любит. У нее кроме меня никого нет. А я не только ее люблю... (Внезапно девочка прикрывает рот рукой, еще ниже опускает плечи и говорит, как о великом преступлении.) Я папу очень люблю. Когда маленькой была, нравилось с ним играть. Мама видела, что нам хорошо вместе, давала мне «пощечинки», чаще словами. Но иногда и настоящую оплеуху... Страшно. Больно. Унизительно.

ЗАЦЕПКИ ЗА ЖИЗНЬ

Хочу обратить ваше внимание еще на один момент работы Витакера. Существует в кризисной психологии правило: удержать человека от самоубийства могут «зацепки за жизнь» (друг, ребенок, дело, иногда — просто собака, то есть что-то или кто-то, кто дорог ему и кому он нужен).
Важная деталь: сильнее всего привязывают к жизни те, кто в силу своей слабости зависит от человека, кому будет плохо без него. А еще очень важно, чтобы эти «зацепки» привязывали к какому-нибудь моменту в будущем.
Мудро выделив единственно возможную для мужчины «зацепку за жизнь», а это — робкая, молчаливая девочка, Витакер помогает «отменить прошлое» и завязывает в единый узел настоящее семьи (прорыв к подлинным чувствам и новым решениям в консультации) и ее будущее.
Более того, «зарубежный авторитет» директивно предписывает (прописывает?) единственно возможный способ спасения — человеческое тепло, телесные прикосновения.
Девочке он предписывает на время стать «папиным и маминым терапевтом». Что это значит? Обнимать папу (а это в переводе с самого правдивого из всех языков — языка тела — означает: «Папа, я тебя люблю, ты мне нужен!»); ненавязчиво учить маму быть близкой.
На папу возлагает ответственность за счастье дочери (он утверждает, что счастье девочки возможно, если она будет «чаще обнимать папу». Переведем с символического языка: если папа будет жив и ей будет кого обнимать).
Маме же он предлагает перейти из позиции «конвоира» в позицию ребенка, который учится великой науке тепла и близости.
Сам же старый терапевт становится символом мужества жить. Которое состоит «не в том, чтобы поставить точку», а в том, чтоб претерпеть рождение души».

ХОЧУ ОШИБИТЬСЯ!

А теперь о том, что стало для меня наиболее глубоким и мучительным переживанием последней недели. Я говорю о лицах пятикурсников психфака (!) после просмотра этой консультации.
Недавно я уже писала о коллективном со-бессознательном. Так вот, здесь оно было налицо: ничего не зная о содержании видеозаписи, юные мужчины и женщины сели порознь, на безопасном расстоянии друг от друга: мужскими стали задние ряды.
И лица у них были разные. У парней — размягченные, размороженные, такие мы называем «состояние близких слез». А вот у девушек преобладали каменные лица с осуждающе поджатыми губами. В этих губах читалось прошлое — «сто лет одиночества» сильных российских женщин; настоящее — мифы о «хорошей, приличной семье» с запретом на проявление подлинных чувств.
А еще в них был прогноз на то, что скоро нашей стране понадобится много семейных консультантов.
Тьфу-тьфу-тьфу! Дай бог, чтобы я ошиблась!

Наталия ОСУХОВА,
кандидат педагогических наук

ЛИТЕРАТУРА

За пределами психики: Терапевтическое путешествие Карла Витакера / Под ред. Дж.Р. Нейла и Д.П. Книскерна / Пер. с англ. М. Завалова. — М.: Независимая фирма «Класс», 1999.
Витакер К., Бамберри В. Танцы с семьей (Семейная терапия: символический подход, основанный на личностном опыте). — М.: Независимая фирма «Класс», 1997.
Осухова Н.Г. Применение психодрамы в психотерапии с детьми, пережившими насилие // Школьный психолог, № 41, 2000.