МАСКА ВМЕСТО ЛИЦА

Совсем недавно «Школьный психолог» в рубрике «Книжный шкаф» поместил рецензию на книгу Ирвина Ялома. Как и рецензент Марк Сартан, я полюбила Ялома с момента прочтения «Лекарства от любви». Но мое впечатление от книги «Мамочка и смысл жизни» скорее горькое.

ВОПРЕКИ СТАРАНИЯМ

Перевод книги, изданной на русском языке четырехтысячным тиражом издательством ЭКСМО, к большому сожалению, не передает всей глубины текста Ялома, а порой искажает его до неузнаваемости.
Какое-то время назад я имела счастливую возможность познакомиться с первыми двумя рассказами сборника на языке оригинала и поэтому с удовольствием купила новую книгу Ялома на русском языке. Но уже с первых страниц я начала «спотыкаться», чувствовать какое-то неудобство.
С возражением, что многие книжку прочитали и им понравилось, могу согласиться: вопреки стараниям переводчика и редакторов книга получилась удобоваримая. Ирвин Ялом все-таки очень живой, пронзительно честный и яркий писатель, взявший в верные союзники свою первую профессию — психотерапию, черпающий «художественный материал» из собственной нелегкой жизни, своего детства и «рабочих» случаев, из своих ошибок и промахов. Писатель, имеющий свой собственный стиль.
И очень обидно, что русские читатели «Мамочки...» не смогут оценить его по достоинству.
Я не претендую на то, чтобы восстановить утраченное при переводе, ведь я — не профессиональный переводчик. Цель моей статьи — лишь обратить внимание читателя на несоответствия и несообразности, указать на нелепые ошибки.
При написании статьи я взяла в союзники замечательного прозаика, поэта и высококлассного переводчика Корнея Чуковского. Его мысли из книги «Высокое искусство» выделены курсивом.
«Главная опасность плохих переводов: они извращают не только отдельные слова или фразы, но и самую сущность переводимого автора... Переводчик, так сказать, напяливает на автора самодельную маску и эту маску выдает за его живое лицо».

«МАМА НА ГЛУБИНЕ ШЕСТИ МЕТРОВ»

Ялом пишет: «Я объясняю своим пациентам, что часто детям, о которых не заботились и которых обижали в детстве, бывает трудно вырваться из своих дисфункциональных семей, тогда как дети, воспитанные хорошими, любящими родителями, отделяются от своих семей с меньшим конфликтом».
В русском переводе смысл предложения вообще понять невозможно. Переводчик орудует взаимоисключающими понятиями, повергающими читателя в полное недоумение: «Я объясняю своим пациентам, что часто детям, которых обижали в детстве, трудно вырваться из своих дисфункциональных семей, даже если это были хорошие, дружные семьи с любящими родителями».
Так называемые «случайные ошибки», совершенные переводчиком и упущенные редакторами, — проявление неуважения и к автору, и к читателю.
Вторую страницу русской версии открывает фраза, которую вряд ли кто проглотил, не поперхнувшись: «Но мама на глубине шести метров...». Переводчик просто перепутал метры и футы.
Выражение «retirement home» превратилось в непонятное «домой из армии» вместо «дома престарелых». И в результате получилось, что автор, написав кучу книг и став известным психотерапевтом, возвращается вдруг домой из армии: «Помню мягкое кресло, стоявшее в ее комнате, которое я увидел, вернувшись домой из армии». У Ялома: «Я вспоминаю огромное мягкое кресло, стоящее в ее комнате в доме престарелых в Вашингтоне...»
«Отсебятина» тоже не украшает перевод. Вот бы понять, для чего переводчик в квартире матери Ялома отодвигает ее кресло от двери, ликвидирует многочисленные столики с книгами, но зато вешает на стену полки, ставит стеллажи, помещает на них чужие книги и словари? Вместо того чтобы перевести просто, как у Ялома: «Кресло практически загораживало вход в ее квартиру, по обе стороны от него стояли столики, на которых стопками лежали написанные мною книги. Как минимум по одному экземпляру каждой книги, а иногда и по несколько. Стопки из более чем дюжины книг и двух дюжин переводных изданий опасно раскачивались».
Именно «изданий на иностранных языках»! А у переводчика на полках «масса других книг» и «пара дюжин словарей».
Бедная мама Ялома! Она почти слепа, книги сына для нее ценность, она их держит поближе к себе, гладит и просто, как ребенок, листает. Ей ничего другого не надо. А словари ей ни к чему, она и читать-то по-английски еле умеет, а не то что переводить...

СИСТЕМА ОТКЛОНЕНИЙ

Извращение авторского смысла! Плюс ломка и полное искажение сложного, но целостного образа матери. Авторы перевода этот образ небрежно и нещадно рвут на кусочки и, не краснея, подсовывают нам откровенно неправильно собранный пазл-хаос.
Русский читатель читает: «Она целует меня. Ложная любовь!» и совершенно прав в своем непонимании. Чья любовь? Мальчика или матери? Почему ложная? Что такое? Разве мать на самом деле не любит сына? У автора: «Она (мать) целует меня влажно и крепко. Я симулирую чувство взаимности». Коротко и емко. Переводчик скромно опустил «ненужные» определения поцелуя, ничего не сказал про ответные чувства сына, зато высказался про ложную любовь.
Кроме того, выпал целый пласт, делающий образ матери более емким и понятным, благодаря которому поступки женщины становятся естественными, вписываясь в еврейские традиции.
Так, в русском тексте неожиданно возникают какие-то непонятные, ранее не упоминавшиеся Буба и Зейда, за которыми мать почему-то должна была ухаживать: «И все эти годы, пока были живы Буба и Зейда, я поддерживала их. У них ничего не было — лишь несколько пенни, которые оставил им отец». Кто такие? Почему с ними так жестоко поступил отец? Непонятно. Это предложение своей чужеродностью и бессмысленностью в который раз оглупляет повествование.
А на самом-то деле Буба и Зейда — это не кто иные, как мать и отец матери Ялома. Буба и Зейда — так мальчик называл свою бабушку и деда. Понятно теперь, почему мать за ними ухаживает. И естественный перевод слов матери звучит разумно: «И все эти годы, пока были живы твои бабушка и дедушка, я поддерживала их. У них ничего не было — лишь несколько пенни, которые дала им их газетная лавка». Все встает на свои места.
Тут я немею и опять прибегаю к помощи К. Чуковского: «Конечно, случайные ошибки едва ли простительны, но все же не ими определяется качество того или иного перевода. Тут важна именно система отклонений от оригинального текста: не одна ошибка и не две, а целая группа ошибок, производящих в уме читателя один и тот же сокрушительный эффект: искажение творческой личности переводимого автора».

ВРЕДОНОСНАЯ СИЛА

Переводчик не позволяет автору говорить своим обыкновенным языком, упорно заменяя его слова собственными. Так, мать Ялома из «несведущей (необразованной), но разумной (смышленой)» превращается в «глубоко невежественную».
У Ялома: «Ее вид невзрачен», у переводчика: «Ее вид нелеп».
В текст Ялома: «Ее единственным школьным образованием был «класс ассимиляции» на курсах для иммигрантов. Эти курсы были условием получения американского гражданства» — переводчик вносит свои коррективы: «Ее единственным образованием было — житель США».
И тут я опять соглашаюсь с Чуковским, когда он говорит, что словарные ошибки — не самое важное.
«Как бы ни было ничтожно само по себе каждое такое нарушение авторской воли, в массе своей они представляют колоссальную вредоносную силу, которая может любого самобытного мастера превратить в убогого писаку и вообще до неузнаваемости исказить его личность.
Незаметно действуют эти бациллы, но яростно: в одной строке попритушат какой-нибудь жгучий эпитет, в другой уничтожат живую пульсацию ритма, а в третьей вытравят какую-нибудь теплую краску, — и вот от подлинника ничего не осталось. Весь он, с начала до конца, стал иным, словно его создал другой человек, не имеющий ничего общего с автором».
Так, автор-рассказчик, находясь при смерти в палате реанимации, называет окружающие его предметы entrails of death — потроха (или кишки) смерти. На русский это переводится как «оборотная сторона смерти».
Но «животность», «телесность» изложения вводятся автором не ради красного словца, а ради более точной передачи состояния и способа видения героя на пороге смерти, оголяя телесный план, делая его более выпуклым и значимым.

РАСПОРЯЖАЯСЬ ПО-ХОЗЯЙСКИ

Об этой связи-перекличке ощущений настоящего и прошлого, взрослого и ребенка очень тонко и ненавязчиво писатель и хотел сказать чуть позже, но переводчик и редактор не дали ему этого сделать, по-хозяйски выбросив «ненужные» мелочи. А мелочей у Ялома нет. В этом тоже его стиль: каждая «мелочь» оправдана и необходима.
«Отражение личности писателя в языке его произведений и называется его индивидуальным стилем, присущим ему одному».
Увы, подчеркнутая «сенсорность» авторского изложения для русского читателя недоступна. Ощущения мальчика, описание звуков, движения, динамики просто не принимаются во внимание. От этого текст перевода теряет ощущения детства. А детское восприятие, с его точностью, телесностью, — это необходимая и существенная особенность этого рассказа.
У Ялома есть высказывание о том, что он превратил всю свою жизнь, весь свой опыт, все свои представления и воззрения в тлеющую компостную кучу, из которой время от времени пытается сформировать что-то новое и прекрасное. У переводчика же автор время от времени вытаскивает из тлеющего внутреннего склада нечто новое и прекрасное... Явный проигрыш по сравнению с емким и земным оригиналом.
Ялом говорит, что всегда хотел «любой ценой избежать своего прошлого». Но как ни старался Ялом, законченной и целостной картины его ненавистного прошлого, благодаря стараниям русских издателей, не получилось. В перечислении, чего он хотел избежать, нет никаких «черных габардин» (как в русском варианте), а есть «черные кафтаны» (логично и понятно, семья-то еврейская).
В этом перечне Ялом упоминает «пение псалмов» (опять же маленькая, но яркая и емкая деталь детства еврейского мальчика, упущенная по непонятной причине в переводе).
И есть в нем непонятный читателю «третий класс». Но только русскому читателю, потому что в оригинале автор в начале рассказа говорит о третьем классе парохода, самом дешевом, которым его мать в молодости добиралась из России в Америку. (Информация о русском происхождения Ялома в русском издании загадочно умалчивается!)

МОИ ТРЕБОВАНИЯ

Ялом — опытный психолог, он знает о силе и терапевтичности таких шагов, когда члены семьи используют в своей речи «Я-утверждение». «Я-позиция» побуждает человека самому нести ответственность за себя, свои чувства и способы их выражения; помогает не обвинять других, а выразить им свои чувства и примиряет с различиями во взглядах.
Воображаемый диалог матери и сына, завершающий «Гештальт», писатель в оригинале (но не по-русски!) строит именно на этих принципах, отчего диалог приобретает человечность, проникновенность и силу.
Ключевые строчки — последняя фраза матери, много значащая для понимания смысла рассказа, переведена на русский язык так: «Твой сон? ...Ты ошибаешься, Оуен, это не твой сон. Это и мой сон, сынок. У матерей тоже есть право на сны». Поистине «авторский» перевод.
У Ялома совсем по-другому, я надеюсь, что читатель сможет уловить изменение смысла: «Твой сон? Именно это я и хочу тебе сказать. Ты думаешь, что я была в твоем сне. Это заблуждение, Ирвин. Тот сон был не твоим сном, сыночек. Это был мой сон. Матери тоже иногда видят сны».
«В том-то и дело, что от художественного перевода мы требуем, чтобы он воспроизвел перед нами не только образы и мысли переводимого автора, не только его сюжетные схемы, но и его литературную манеру, его творческую личность, его стиль. Если эта задача не выполнена, перевод никуда не годится. Это клевета на писателя, которая тем отвратительнее, что автор почти никогда не имеет возможности опровергнуть ее».
Не хочется, чтобы посредниками между русским читателем и иноязычным искусством, в данном случае психологической прозой, выступали незаинтересованные дилетанты, торопливые ремесленники, которые не хотят и не могут обеспечить точность интерпретации.
Книги Ялома адресованы не «невзыскательному праздному читателю, ищущему в книге лишь пустую развлекательность». Я, как представитель серьезной читающей публики, практический психолог, предъявляю такие требования к качеству перевода: мне нужен перевод, который заменял бы подлинник, а не подменял бы его. И я не хочу терпеть убытки по причине несерьезного отношения к делу переводчиков и редакторов, пренебрегающих авторским смыслом и стилем.

Елена КЛИМОВА,
психолог