КАЛИНОВАЯ РУКАВИЧКА

При чем тут рукавичка, если сказка будет о красной калине, о старой ели-сказочнице, о ветре-бездомнике?
А вот послушай.
Росла на опушке леса калина. Долго была она совсем маленькой и вдруг как-то незаметно выросла. Зацвела белым цветом, принарядилась — всем деревьям на удивление и на зависть.
— Ф-фы... Ф-форсуха! — поглядывая на нее, трепетали листвой в овражке осины. Они всегда были бледные и зеленые, и всегда им было холодно.
— Подумаеш-шь, хочет всех перещеголять, — шептали в досаде хмурые ели. У них наряд был темным, как у монашек, и переговаривались они всегда шепотом.
Цепкие колючие дубки, что росли на склоне холма, не жаловали молодую калину добрым словом потому, что она не обращала на них внимания.
Одна только старая ель-сказочница смотрела на калину-красавицу с сочувствием и жалостливо кивала мохнатой головой.
— Поцветет, покрасуется да и завянет. Не она первая, не она последняя. Гуляет по лесам да по долам ветер... Пробирается сквозь чащу дикий зверь... Человек бродит... А руки у него не всегда добрые: ломает и крошит все, что попадается на пути...
Ель-сказочница прожила долгую жизнь и всякого повидала на своем веку.
Родилась она в этом лесу давным-давно. Еще до пожара. Тогда жили здесь и ее мать, молодая стройная ель, и бабушка ее, такая же, как и она сама теперь, — согнутая, угрюмая... А потом по лесу пронесся пожар. Целую неделю лицом к лицу с пламенем сражался лес. Целую неделю истреблял огонь лесную чащу. Сгорела тогда ее мать, молодая красавица ель, сгорела и старая бабушка. Погибли все родные и близкие. И соседи все погибли. Каким-то чудом спаслась в этом аду только она одна — маленькая елочка. Пожар опалил и ее, но она все же выжила. Скривилась, пригнулась, искалеченная, на одну сторону, но все-таки выжила!
Прошел год, а за ним второй, потом еще год — и показались на пожарище тоненькие веселые березки, пробился кое-где ельник, пошла всякая лесная мелкота.
Миновало еще несколько лет, и большое лесное несчастье, как и все на этом свете, стало понемногу забываться.
Вот почему ель-сказочница была самой старой и самой мудрой в этом лесу.
День-деньской покачивалась она и молча присматривалась к окружающей лесной жизни: как ведут себя и о чем толкуют младшие деревья, про что распевают птицы, в какие края летает ветер-бездомник... Присматривалась, прислушивалась и все приговаривала что-то сама себе, все шептала что-то...
А ночью, когда в лесу царила тьма, хоть глаз выколи, прилетала к ели-сказочнице старая сова. Днем она спала, а ночной порой рыскала по лесу, искала, чем поживиться.
— Это ты, полуночница... — недовольно встречала сову ель. — Не люблю я твоих жадных глаз... Все вокруг спят, а ты все шастаешь, все шастаешь по лесу. И сон тебя не берет!
— Я днем отоспалась, — позевывала сова, — а ночью у меня время охоты: где глупого сонного зайца схвачу, где на мышиную семью нападу. Ху-ху-ху!
— Злодейка ты!
— Ху-ху-ху! — снова прямо в ухо старой ели смеялась сова. — Зато ты слишком добрая...
И — мах-мах тяжелыми крыльями — бесшумно исчезала в темноте.
— Полетела, — ворчала вдогонку сове ель-сказочница, напряженно прислушиваясь к шорохам в белочкиной избушке.
Белка жила по соседству со старой елью, в уютном осиновом дупле. Была она озорная и болтливая. Но старая ель уважала белку за трудолюбие и сноровку.
Все лето напролет рыжим огоньком металась белка с дерева на дерево. Словно иного занятия и придумать себе не могла. Но лишь только осень напомнит о себе первым прохладным ветерком и первым мелким дождиком, как белка бросала все свои игры и принималась за работу. Ремонтировала избушку, выстилая ее теплым мхом, законопачивала все щели. Потом с утра до вечера заготавливала орехи, желуди, грибы. На минутку не присядет даже... Такая работница!
Старая ель нередко удивлялась: и откуда у белки столько сил берется, чтобы целыми днями таскать на себе такие запасы? И тогда она добрела: наберет полный подол душистых зернистых шишек и рассыплет перед белочкой.
— На вот тебе! Будешь зимней стужей лущить шишки да благодарить бабку-ель...
— Спасибо, спасибо, бабуся! Они такие сладкие, такие вкусные! — благодарила белка, набивая под самую крышу свои амбары.
И снова — прыг-скок — рыжей молнией мелькала в листве соседнего орешника.
Ого, белка была очень старательной, очень заботливой хозяйкой!
Про это не раз говорила старая ель и дятлу-дровосеку, и кукушке-мачехе.
— Посмотри, как о доме да о детях заботиться нужно: и тепло чтоб было, и вкусненько. А у тебя, мачехи, только и слышишь, как дети плачут, — упрекала она кукушку.
И на самом деле — на всю лесную чащу откуда-то издалека разносилось одинокое и жалобное «ку-ку...».
— Пусть не разлетаются по всему лесу, — оправдывалась кукушка, — а то заблудятся, а потом: «ку-ку» да «ку-ку». Сидели б дома!
— Дома... — укоризненно кивала головой ель. — Дома... Какой же у них дом? Вот подбросила ты их мухоловке... Ну растит она их, ну кормит... Да ведь не родная мать. Самого жирного червяка, небось, не твоим детям отдаст, а своим горластым.
— Не твое дело, старуха! — отмахивалась кукушка. — Везде ты свой нос суешь.
— Ну конечно, не хочется тебе слушать правду. Горькая она... — скрипела ель, но кукушка уже была далеко, и тогда она донимала дровосека-дятла:
— А ты почему такой дурень? Учился бы у белки. Видишь, ей нечего бояться: открыла амбар, нагребла орехов да шишек — и горя мало! Сидит себе в тепле и лакомится. А ты каждый день с этим своим долотом по лесу летаешь будто угорелый. Да только много ли им заработаешь, когда вон какая холодина ударила! И день — оглянуться не успеешь — прошел...
Дятел-бедолага и вправду — зима не зима, холод не холод — изо дня в день должен был зарабатывать себе на пропитание.
— Да много ли мне, тетенька, нужно, — обычно отвечал он старой ели. — Детей я уже вырастил. Старуха моя, как вы знаете, еще прошлой зимой не вынесла холодов. А одному-то мне сколько надо... Перезимую как-нибудь. Благо кожух на мне теплый, не замерзну...
— Да оно, конечно, как-нибудь проживешь... — недовольно ворчала старая ель.
Как и все старики, она не любила, когда ей перечили.
Умолкала ель, чтобы немного подремать. Но тут откуда ни возьмись налетал холодный северный ветер-бездомник. Он принимался трясти елку, ломать съежившиеся от старости и мороза ветки и поднимал такой свист и треск, что перепуганная белка забивалась в самый дальний угол дупла и сидела там ни жива ни мертва.
— Бешеный, откуда тебя принесло? — недовольно отмахивалась старая ель.
— Ой, тетка, откуда принесло, не спрашивай. Скажи лучше, куда меня гонит! — хохотал ветер.
— Знаю... Лети своей дорогой, разбойник!
Ветер взмахивал распахнутым белым халатом, кружил над лесом и стремительно исчезал.
— Ох, свернет он голову этой глупой калине! Вон как она клонится, чуть не до самой земли перед ним кланяется...
Старой ели было видно далеко вокруг.
Молоденькая калина и правда еще больше краснела и хорошела, встречая буйный ветер.
— Давай полетим со мной вместе по белу свету! — нашептывал калине ветер. — Что ты тут видишь, стоя на одном месте все время при этой дороге?
— Люди тут ходят, ездят...
— «Люди тут ходят, ездят...» — передразнивал ее ветер. — Глупая ты! Прислушайся лучше, что говорит про этих людей старая ель. Они загубят тебя, обломают твои ветви... А ягоды твои — зачем они людям?
— Не говори так! Мои ягоды лечат людей... У тебя нет сердца, и ты не знаешь, как это тяжело, когда оно болит. А люди умеют добывать из моих ягод лекарство и лечат им сердце...
— «Люди», «сердце», «лекарство»... Да зачем они тебе сдались?! Мы полетим с тобой за море, к высочайшим горам, каких ты и во сне не видела. И забудешь ты тогда и этот лес, и эту дорогу, на которую смотришь целыми днями, словно завороженная.
— И никогда больше не вернусь сюда?
— А зачем тебе возвращаться?
— Нет, так я не смогу... Я засохну и зачахну, я умру без своего леса, — не могла сдержать слез калина.
— Ну, тогда и оставайся здесь! У меня времени нет болтать с тобой попусту. Только не надейся на то, что я еще раз прилечу к тебе: очень нужно!
И взмахнул своим снежным халатом ветер, обдавая калину смертельным холодом. Задрожала, забилась под ветром калина, и на землю красными ягодами посыпались ее горькие слезы.
— Подожди, не оставляй меня одну!.. — стонала она вслед ветру.
Но ветер уже не слышал ее голоса.
А когда пришла настоящая зима и в лесу не осталось уже ни одного зеленого листика, ни одного цветочка, шла той самой дорогой, возле которой росла калина, женщина с маленьким мальчиком.
— Мамочка! — вдруг закричал мальчик и захлопал в ладоши. — Смотри, смотри — ягоды!
Женщина и мальчик остановились.
— Да это же калина, сынок! Видишь, какая она: зима, мороз, а ей не страшно...
— Можно сорвать?
— Можно. Только осторожно: не поломай веток.
Мальчик срывал красные калиновые ягоды, сыпал их в рукавичку и ласково приговаривал:
— Не бойся, калинка-малинка. Руки у меня незлые, веточек твоих не поломают. Только ягодки сорвут — маме на лекарство...
Так он приговаривал и все сыпал в рукавичку красные ягоды. И калина радовалась: обманывал ее ветер, и ель-сказочница ошибалась. Добрые у человека руки, умные...
Вот и конец этой лесной сказке. Тот маленький мальчик захотел назвать ее сказкой про калиновую рукавичку.
Ну что ж: пускай себе рукавичка, пускай себе калиновая...