Непротивленец

Трудищева вы все, конечно, знаете — не то слово!
Парень огромный, сильный, питается хорошо, работает грузчиком на холодильнике; умница, неполное среднее — короче, атлет.
Ну и вас удивит, разумеется, что как-то раз принял его милиционер из их района за непротивленца злу. Мало того, целый рабочий день пользовался такой репутацией Трудищев, пока не рассеял туман. Однако по порядку.
Вышел в тот день Трудищев из своего дома часов около семи. На работу. А во дворе скучали как раз два хулигана. Увидели Трудищева, не разобрали, кто таков, и сунулись.
— Эй, пятиалтынный не займешь? — сказал один.
— Чего там, рубль! — сказал второй.
Трудищев остановился, глаза вытаращил, не может понять.
— Оглох, что ли? На транспорт не хватает, гони монету! — говорят ему, а он ни с места. Только пыхтит.
— Ну-ка, дай ему по уху, чтоб прочистилось, — говорит опять один, а второй тут же и бьет.
Трудищев еще пуще пыхтит, не понимает. Окаменел. Какой-то даже свист из него доносится, а сам ни с места.
Хулиганы отняли у него мелочь, настукали еще и пошли, посмеиваясь.
На работу ехал Трудищев в глубокой задумчивости. Погруженный в транс. Губы его шевелились.
Зазевался на эскалаторе, его опрокинули, прошло по нему человек сорок, пока он встал. А Трудищев даже как бы и не заметил. Отряхнулся и дальше пошел. Думает.
— Наверное, философ, — сказала какая-то девушка, учащаяся экономического факультета, про Трудищева. — Его топчут, а ему хоть бы что...
В вагоне метрополитена его сильно толкнули. А когда он смолчал, выведенный из себя гражданин с портфелем-чемоданом кинулся на него:
— Встал тут, хамло, и еще локти выставляет!
Трудищев покраснел, глазами моргает, а звука из него не доносится — только дыхание.
— В такси надо ездить, раз тесно тут ему, — подъелдыкнула румяная домохозяйка в шубе.
Народ зашумел, недовольный молчанием Трудищева, а гражданин огрел его даже два раза портфелем-чемоданом. Однако Трудищев так и не шелохнулся, сопя. Все соображает.
— В наше время таких толстовцами называли, — вздохнула какая-то старушка. — Они и мяса-то не едят...
На работе Трудищев так и ходил задумчивый, не заметил даже, что товарищи курят, на обед ушли, все таскал грузы по накладным, нагружал да сгружал, только крякал.
— И всегда-то он малахольный был, — сказали про него товарищи, — а нынче, видать, совсем с йогами связался. Тех хлебом не корми, дай только за других поработать.
И на обратном пути раз шесть досталось Трудищеву, но не вышел он из своего состояния. Что-то осмысливал.
А около дома давешние два хулигана тут как тут. Скучают.
— Хе, — говорят, — кто идет! Сейчас он нам на бутылочку ссудит! Рублик!
Трудищев остановился, вгляделся в незнакомцев, вспоминая что-то.
— Давай-ка ему поможем, — говорит один, а другой уже лезет к Трудищеву в карман за бумажником.
— Это почему же так? — вдруг вырвалось у Трудищева. — Это за что же так? За что вы меня тогдась, утром-то? Я ведь у вас ничего не брал, а вы: давай пятиалтынный? Нечестно! — Трудищев сгреб в охапку обоих и завязал их между собой на два узла, забросил на крышу и отряхнул руки. — Нечестно так, — бубнил он неведомо кому. — Давай, грят, пятиалтынный...
— Что тут происходит? — спросил подошедший старшина.
— Я у их не брал ничего, а они — пятиалтынный!
— Вымогают? Что ж, отведем... Но и ты, парень, легче... ручищи-то у тебя...
— Я у их не брал ничего, а они — пятиалтынный... — бормотал Трудищев, так и не расслышав слов милиционера.