Доверию все возрасты покорны

Коммуникативные корни и
детский кризис чувства доверия

ПЕЧАТЬ НА ВСЮ ЖИЗНЬ
Психологическое состояние доверия (чувство доверия) появляется очень рано, в том нежном детском возрасте, о котором человек ничего не помнит. Именно в этом возрасте у него складываются многие человеческие (и не очень!) черты, которые он постоянно носит с собой и от которых ему трудно избавиться, скорректировать или хотя бы скрыть. Их более позднее осознание уже есть благо, так как осознание — это необходимое условие и первая ступень произвольного овладения своим состоянием, чувством, поведением. Как оптимистически писал в XVIII в. Георг Лихтенберг, «наши слабости нам уже не вредят, когда мы их знаем».

Так ребенок отвечает:
«Я дам тебе яблоко» — или:
«Я не дам тебе яблоко».
И лицо его — точный слепок с голоса,
который произносит эти слова.

О. Мандельштам

Мы, конечно, все родом из детства. Это было известно задолго до З. Фрейда, но детские комплексы — не индульгенция от вполне взрослых пакостей. (Равным образом, как заметил Ф.Д. Горбов, и психиатрия — это не паноптикум моральных уродов.) Культура или хотя бы цивилизованность усилием берутся, говаривал М.К. Мамардашвили.

О ЧЕМ РАЗМЫШЛЯЛ ЭРИКСОН
Будем исходить из размышлений о доверии, которые развивал выдающийся американский психолог и психотерапевт Эрик Эриксон (1902—1994), — создатель психосоциальной теории жизненного цикла человека. Он рассматривал чувство глубокого (базисного) доверия в качестве фундаментальной психологической предпосылки всей жизни. Это чувство формируется на основании опыта первого года жизни ребенка и превращается в установку, определяющую его отношение к себе и к миру. Под «доверием» Эриксон подразумевал доверие к себе самому и чувство неизменной расположенности к себе других людей.
Чувство глубокого доверия к себе, к людям, к миру — это краеугольный камень здоровой (Эриксон говорит — витальной, т.е. жизненной) личности. У взрослых резкое снижение глубокого доверия и превалирование глубокого недоверия проявляется в форме выраженного отчуждения, характеризующего индивидов, которые уходят в себя, если оказываются не в ладах с другими людьми или с самими собой. Такой уход наиболее ярко демонстрируют индивиды, у которых наблюдается регресс к психологическому состоянию, когда они полностью закрываются, отказываясь от еды, удобств, забывая все свои дружеские привязанности. Эриксон, как психотерапевт, замечает, что главная трудность психотерапевта в работе с такими людьми состоит в том, что он должен сначала «достучаться» до них и убедить, что они могут доверять нам, что мы доверяем им и они могут доверять сами себе.
Эриксон несомненно прав, считая доверие и недоверие базисными чувствами, определяющими в дальнейшем развитие практически всех основных отношений к другим людям, к себе самим и к миру в целом. Степень развития у ребенка чувства доверия зависит от качества получаемой им материнской заботы. Вот его описание:
«Я полагаю, что матери формируют чувство доверия у своих детей благодаря такому обращению, которое по своей сути состоит из чуткой заботы об индивидуальных потребностях ребенка и отчетливого ощущения того, что она сама — тот человек, которому можно доверять, в том понимании слова «доверие», которое существует в данной культуре применительно к данному стилю жизни. Благодаря этому у ребенка закладывается основа для чувства «все хорошо»; для появления чувства тождества; для становления тем, кем он станет согласно надеждам других».

ОТ ЧЕГО ЗАВИСИТ ЧУВСТВО ДОВЕРИЯ?
Таким образом, чувство доверия не зависит от количества пищи или проявлений родительской нежности (а у взрослого — от словесных уверений в ней); скорее оно связано со способностью матери передать своему ребенку чувство узнаваемости, постоянства и тождества переживаний. Это очень интересное и тонкое соображение, которое не так-то легко понять. Дело ведь не только в подкреплении пищевого рефлекса, не в помощи матери в его совершенствовании в постнатальный период (см.: Запорожец А.В., 1986, т. II, с. 49).
Дело даже не в удовлетворении потребности, которой в настоящем смысле этого слова у младенца еще нет. У него есть объективная нужда, а не субъективная потребность, не говоря уже о мотиве. Это потом будут происходить события, о которых красиво говорил А.Н. Леонтьев: «Встреча потребности с предметом — акт чрезвычайный». Ведь должно быть еще построено поле — пространство взаимодействия, общения, доверия, в котором такая встреча окажется возможной.
У М. Бубера это пространство между двумя людьми. Каждый из двоих — особенный другой, выступающий не как объект, а как партнер по жизненной ситуации. В плоскости Я-Ты образуется тонкое пространство личного Я, которое требует заполнения другим Я. Согласно логике Д.Б. Эльконина, Я-Ты первоначально выступают как совокупное Я, которое постепенно разделяется.
Сходные мотивы об этом пространстве межчеловеческой событийности встречаются у М.М. Бахтина, С.Л. Рубинштейна и других авторов.

ФАНТАЗИИ ВИННИКОТА
Подобные бесспорные и вместе с тем достаточно абстрактные размышления о наличии, конструировании (?) такого пространства интересно конкретизировал Д. Винникот (1986). Он также исходит из наличия потенциального, но пока еще пустого пространства между человеком и его окружением и вводит понятия «переходного объекта» и «переходного феномена», которые являются своего рода медиаторами, посредниками в общении и взаимодействии между людьми. Винникот вводит эти понятия для того, чтобы «уловить» поле опыта, в котором зарождаются первичные творческие акты — акты проекции того, что уже было интроецировано ранее. (Понятия проекции и интроекции, используемые Винникотом, близки по смыслу к более привычным для психологов понятиям экстериоризации и интериоризации.)
А теперь о гипотезе Винникота, которую с таким же успехом можно назвать фантазией, хотя чутье мне подсказывает, что она весьма правдоподобна. Хочу заметить, что воображение и фантазия у психоаналитиков несравненно богаче, чем у психологов. Это, видимо, связано с тем, что важным предметом их деятельности являются сновидения пациентов. Серьезное отношение к этому материалу внушает им доверие и к собственным фантазиям и снам. Нечто подобное признавал и З .Фрейд. (Ср. Л.С. Выготский: «Мы видели, что сновидение может выполнять решающую роль у Кафра. У нас сновидение — приживальщик в психологической жизни, который не играет никакой существенной роли» (1982, т. 1, с. 130). Выготский имел в виду описание Леви Брюлем ответа Кафра на сложный для него вопрос: «Я об этом увижу во сне»).
Винникот опирается на давние представления М. Кляйн (1998) о хорошей и плохой груди, хорошей и плохой матери. Она связывала с актами кормления возникновение чувств зависти и благодарности. Э. Эриксон с ними же связывал возникновение у младенца базисного чувства доверия или недоверия к миру. Винникот, как мне кажется, делает следующий шаг и предлагает более глубокую версию происходящего. Я.Л. Обухов следующим образом излагает ее. Вначале ребенок полностью зависит от матери и от ее ухода за ним. Но уже и в этот период наблюдается парадоксальная ситуация, когда ребенок ощущает себя одновременно и зависимым и независимым. Первое движение в сторону независимости связано с появлением у ребенка омниопотентных желаний (желаний всесилия, всемогущества). Обухов пишет, что следует различать важное понятие психоанализа «Я — САМ» (Self) от другого не менее важного понятия «Я» (Ego). Винникот определяет Я как психологическую инстанцию, существующую наравне с зависимостью от матери и ее способности отвечать потребностям ребенка уже с самого начала жизни.
Таким образом, младенец, испытывая нужду (потребность?) в пище, тем или иным образом обнаруживает ее. (Способ обнаружения — например гуление, плач — это и есть переходный феномен). Мать, замечая это, именно в нужное время и в нужном месте дает ему грудь. Благодаря этому у ребенка возникает отчетливое ощущение — иллюзия, что это именно он породил материнскую грудь. Винникот говорит, что это иллюзия его собственной магической, творческой силы и всемогущества, возникающая в результате сензитивной адаптации к подаваемым им знакам внимательной и любящей матери. Мать как бы находится под магическим контролем ребенка. Если она в состоянии соответствовать потребностям ребенка, то она тем самым берет на себя функцию поддержания его Я, содействует вытеснению страхов, переживанию им своей омниопотенции, проявляющейся в магическом контроле, управлении, регулировании ребенком поведения матери.
Конечно, утверждение об изначальном существовании младенческого Я остается гипотетическим, но внешняя картина поведения младенца и матери, описываемая Винникотом, вполне узнаваема и правдоподобна. Мы с Д.Б. Элькониным, не зная его работ, пришли к выводу, что первой и ведущий деятельностью младенца является деятельность управления.

БЕЗ ЗУБОВ, БЕЗ ВОЛОС, БЕЗ ИЛЛЮЗИЙ
Постепенно поведение и мир ребенка начинают расширяться. В него входят упомянутые выше переходные, или субъективные, феномены, а затем и объекты. Конечно, переходные феномены выступают в качестве знаков вначале только для матери. Как заметил в свое время Л.С. Выготский, ребенок узнает о том, что он подает знак, последним. Так или иначе, перед матерью волей-неволей возникает дальнейшая задача — развеять эту иллюзию, поскольку она не может постоянно и безошибочно угадывать его желания. Естественно, у нее нет никакой надежды на успех в решении этой новой задачи, если она вначале была не способна обеспечить возникновение иллюзии сотворения мира.
Винникот поясняет, что этот иллюзорный мир не является еще ни внутренней реальностью, ни внешним фактом. Таковым он может стать посредством включения переходных объектов, т.е. каких-либо предметов, и переходных феноменов, т.е. каких-либо действий с ними. Например, сосание пальца, рубашонки, плюшевого медвежонка — это то, посредством чего ребенок возвращает себе магический контроль над миром, сохраняет чувство всемогущества, которое первоначально возникло благодаря своевременному вниманию и заботе матери.
Я.Л. Обухов отмечает, что парадокс происходящего заключается в том, что младенец не находит для себя объект, на который направлены его переживания, а создает его. Но ведь такой объект сначала должен быть найден. Иными словами, объект уже должен быть в распоряжении ребенка, чтобы он мог его создать и заполнить энергией либидо. Хороший объект ничего не даст младенцу, если он сам его не создал. По сути, младенец создает не объект, а свое отношение к нему, но ведь каждый на своем опыте знает, что «обыгранный объект» (игрушка) — это нечто совсем иное, чем такой же или лучший, но не обыгранный. Это другой объект.
Л.С. Выготский также описывал магическую (наивную) стадию в развитии психики ребенка, хотя относил ее к значительно более позднему возрасту. Он помещал ее вслед за стадией естественно-примитивных или самых примитивных культурных форм поведения. Локализация магической стадии в первые месяцы жизни вообще ставит под сомнение наличие натуральной, т.е. практически докультурной стадии в развитии человеческого существа.
Что касается магической стадии, то она сопровождает человека от рождения до смерти и, видимо, служит основанием не только чувства глубокого доверия, но и поразительного легковерия. Об этом знал Л. Андреев: «Человек рождается без зубов, без волос и без иллюзий. Человек сходит в могилу без зубов, без волос и без иллюзий». Между прочим, это не только красиво, ядовито, но и очень точно. Известен симптом Демора, согласно которому отсутствие зрительных иллюзий есть признак глубочайшей умственной отсталости. Иначе говоря, видят мир в соответствии с диалектико-материалистической (ленинской) теорией отражения только идиоты. Хотя сам Ленин таковым не был. Он как-то заметил, что сознание творит мир. Его сознание сотворило такой кошмарный мир, а деятельность воплотила в реальность, что этот мир не может до конца похоронить своего создателя. По поводу отражения язвительно высказался О.Мандельштам: «И зеркало корчит всезнайку».
Прислушаемся к ученому-мифологу: «Первая система человеческих представлений — мифология — стремится сделать мир объяснимым, уютным для человека и гармоническим, и этот мифологический субстрат не исчезает и в сознании цивилизованного человека, также упорно придающего смысл природному и жизненному хаосу. Как миф, так и научное мышление стремится превратить Хаос в Космос» (Мелетинский Е.М. 1998, с. 537). То, что в индивидуальном «развитии повторяются существенные черты развития исторического, известно давно. Но то, что такое повторение начинается столь рано и столь буквально, не может не удивлять.

СОТВОРЕНИЕ РАЯ
Обсуждая гипотезу Винникота, мы с А.В. Зинченко пришли к выводу, что младенец, благодаря материнскому любовному «угадыванию», создает себе свой маленький Эдем. Он как бы по своему желанию вызывает кормление, укачивание, колыбельную и т.п. Он сам это творит, а затем переключается на многие другие переходные объекты, доставляемые ему взрослым, которые замещают, расширяют и обогащают созданный им мир. Конечно, в реальной жизни не все так радужно, как изображает Винникот. Если нет открытия рая, то ребенок порождает свой маленький ад, который впоследствии может стать большим Адом для других. Г.Л. Розенгарт-Пупко пишет:
«При отсутствии эмоционального контакта между взрослым и ребенком — ребенок безрадостен, амимичен, неподвижен, часто кричит. Все познавательные процессы у такого ребенка сосредоточиваются вокруг его собственного тела. Они заключаются в ощупывании рук и их рассматривании, в ощупывании всего тела, а затем сорочек, пеленки; деятельность ребенка заключается в сосании своего кулачка и пальцев.
Такое состояние ребенка может затянуться на очень длительное время и тяжело отражаться как на всем его нервно-психическом развитии, так даже и на его физическом статусе».
В дальнейшем, согласно Винникоту, постепенно происходит дифференциация первично сотворенного мира и мира переходных объектов, репрезентирующего реальность. Можно предположить, что на переходные объекты (разумеется, в благоприятных жизненных условиях) падает отблеск сотворенного (райского) мира. Этот отблеск есть некая печать тварности, о которой речь будет впереди. Указанная дифференциация — это только начало решения бесконечного человеческого задания: «держания» внутренней и внешней реальности отдельными и в то же время взаимосвязанными и взаимодействующими. В то же время это подготовка к тому, что внешняя реальность может быть как «моей», так и «чужой» или чуждой мне.
Пожалуй, наиболее трудный для понимания пункт у Винникота связан с пространством (лакуной) между, которое не совпадает с таковым у М. Бубера. Он его называет пространством покоя-отдыха (resting place). Возможно, это пауза, «сдвиг», «подвес», «отрыв», «зазор длящегося опыта» (М.К. Мамардашвили), рефлексивное пространство, «вневременное зиянье, образующееся между двумя моментами реального времени» (М.М. Бахтин), «фиксированная точка интенсивности» (Р. Декарт). В любом случае это «новое пространство и новое время», т.е. хронотоп, возникновение которого знаменует начало душевной жизни.

ПРЕДВОСХИЩЕНИЕ БУДУЩЕГО
Гипотеза (или фантазия) Винникота представляет собой еще один шаг к пониманию возникновения глубокого чувства доверия. Соответствие реальности моей собственной проекции и возникающая иллюзия порождения мира именно мною делают этот мир моим, вызывающим больше доверия, чем любой другой навязываемый мне мир, хотя объективно (что это?) последний может быть во много раз лучше.
Гипотеза Винникота не противоречит идеям Ж. Пиаже о ребенке как исследователе, проводящем эксперименты над миром. Напротив, она дополняет представления Пиаже, снимая оппозицию внешнего и внутреннего мира. Ребенок создает некий протомир, который еще не внешний и не внутренний: в нем имеется и то и другое. Термин «протомир» использован не случайно Он — прото, поскольку еще не является предметным в подлинном смысле слова. Это зародыш будущего образа мира, некая диффузия внешнего и внутреннего. Если искать аналогию для протомира во взрослой жизни, то ближе всего на него походит беспредметная тревога или беспричинное эмоциональное предвосхищение чего-то хорошего или страшного, что, наконец, произойдет. Видимо, и совокупное Я представляет собой взаимную диффузию Я ребенка и Я взрослого. Подобием последней является «взаимная диффузия личности, которая бывает при разделяемой и весьма одухотворенной влюбленности у взрослых» (П.А. Флоренский).

Окончание следует

Владимир ЗИНЧЕНКО,
доктор психологических наук, профессор
(Из работы «Психология доверия»)