ФИЛОСОФСТВУЮЩИЙ СКЕПТИК

См. № 45, 46/2004

В 1919 г. отечественный философ Г.Г. Шпет написал обширную статью «Скептик и его душа», в которой нарисовал портрет философствующего скептика. Шпет отдавал должное сомнению и его роли в критике здравого смысла, понимающего лишь то, что здраво. Подобная оценка напоминает высказывание Эмерсона: место, занимаемое скептиком, — лишь преддверие храма. Скептик, возводящий сомнение в принцип и пребывающий в скептицизме, так и остается лишь в начале философии — как, впрочем, и любого другого дела. Приводимую ниже характеристику скептика можно рассматривать как ретроспективную психоаналитическую интерпретацию его душевного уклада и поведения, которой могли бы позавидовать психоаналитики-профессионалы.

ТОСКА ПО БЕЗМЯТЕЖНОСТИ
Согласно Шпетy, начинания скептиков следует характеризовать как неудачу в философии, то есть в любви к тому, что называется софией — мастерством чистой мысли. Психологическое переживание неудачи выступает как некоторое «обобщение», придающее скептицизму видимость объективной теории с некоторого рода назойливым, но все же смыслом.
Смысл сомнения скептика состоит в его всеобщности. Это есть утверждение сомнения вообще, и как таковое оно есть, следовательно, утверждение всеобщей возможности сомнения. Это есть перспектива бесконечного повторения на всякое положительное суждение одного и того же автоматического вопроса: а не может ли все-таки все обстоять совершенно иначе? Условием такого постоянного вопрошания является решительное непонимание того, чем знание отличается от мнения, и замена акта мышления темпераментом.
Скептику свойственна и такая добродетель здравого смысла, как публичная ложь.
Г.Г. Шпет ставит вопрос: где коренной источник смятения скептика? Не мятежность от избытка жизни есть этот источник, ибо его не может быть там, где на каждом шагу колебания, нерешительность, где по каждому вопросу имеется сомнение. Но это и не погоня за общепринятой нормой для жизни, а если таковая и есть, то как личина, прикрывающая внутреннюю неутолимую тоску.
Истинный источник глубинной этой тоски по безмятежности — внутреннее волнение, причиной и предметом которого является неудача. Удача может сопровождаться мятежом, и тогда сам мятеж — дорог тому, кого дарит удача. Мятущаяся душа тоскует, ибо она кем-то отвергнута, она и «мятется» в своей отвергнутости и в своем уединении, но ее смятенность лишена торжества удачи. Это смятенность ревности и зависти, оттого-то она и упорствует в своем «искании» и пребывание в нем делает своим девизом и самоцелью.
Оттого, как бы ни казалось это странным и неестественным, в душе скептика переплетается психология отвергнутого и разочарованного с психологией «начинающего». Ему дорого какое-то несбыточное «переживание», которое исцелит его в его разочарованности и послужит истинным «началом» какого-то нового глубокомыслия, не болезненного и беспокойного, а увлекательного, сладостного, необычного, сверхъестественного и сверхразумного.

ТЩЕСЛАВИЕ СОЗНАНИЯ
Отвергнутый истиною скептик чувствует себя заброшенным в своем одиночестве, и в нем рядом с затаенным чувством неудачи, как у всякого неудачника, развивается самомнение и надменность. Его самомнение развивается, с одной стороны, в желание и даже страсть принизить других. Он видит в них свои же недостатки, его воображение с любовью останавливается на их слабостях, он культивирует в себе способность открывать их с первого взгляда, он беспокойно подозрителен и не верит их заявлениям о положительных целях, частичных достижениях и удачах. Он видит наибольшее утешение в констатировании частичности их успехов, усиленно подчеркивая их слабость для достижения целого.

НЕУДАЧНИК В ЛЮБВИ
Г.Г. Шпет говорит о развитии у скептика своеобразного душевного уклада, который, за отсутствием у него объективного содержания, фактически и составляет такое содержание. Это какая-то горькая и болезненная самоуверенность в возможности достигнуть невозможного, связанная с ревнивой завистью к каждому, серьезно пролагающему себе пути к познанию. Это неудачливость, связанная с мучительным розыском причины успеха у других, более удачно совершивших свое философское дело. Собственная разочарованность в познании связана у него с всеобщим недоверием уже не к познанию как таковому, но и к людям, — и он хочет верить в чудо, которое призван совершить, в надежде поразить и покорить более удачливых, как кажется ему, «соперников».
Всем этим само собою подсказывается направление, в котором можно специфицировать характеристику душевного уклада скептика. Как платоновский эрос — психология удачного познания, так скептицизм — психология неудачного. Философ, по Платону, влюбленный. Скептика можно назвать неудачником в любви. Скептицизм — мучения ревности отвергаемого истиною неудачного любовника.
Недоброжелательность скептика следует особенно еще подчеркнуть, не только как естественное последствие переживаемой обиды, неудачи и ревности, но также как фактор, который своеобразно определяет все поведение скептика. Пафос и риторика — его бросающиеся в глаза признаки. Они, а не внутренняя сила, заглушают в нем голос ревности и обиды неудачника. Кажется, как будто его неудача им и не чувствуется, не задевает его и является подозрением, что самый порыв первоначальной любви был простым актом легкомыслия. Серьезного разочарования нет, ибо не было и серьезного акта.

ПОУЧИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ
Я извлек из замечательной статьи Г.Г. Шпета лишь небольшие отрывки, характеризующие душевный уклад философа-скептика. Автор завершает свою статью замечанием, что проблемы внутренней растерянности скептической души — вопрос первостепенной важности — для нефилософов. К сожалению, скептицизм свойственен и простым смертным.
Итак, душа скептика, его психологический облик и поведение в изображении Г.Г. Шпета оказались весьма и весьма неприглядными. Внутренняя растерянность и саморазрушение скептической души вызывают у окружающих сострадание, а поведенческие проявления — раздражение и неприязнь, а то и более сильные отрицательные эмоции. Г.Г. Шпет не углублялся в младенческие или детские истоки недоверия, неверия, скептицизма, как это делали М. Клайн, Д. Винникот, Э. Эриксон. Но он указал на тот же корень скептицизма, что и психоаналитики. Это — неудача, несоответствие мира ожиданиям, несоответствие полученного результата замыслам и планам.
Скептическая душа не склонна различать, является ли причина неудач внешней или внутренней, собственной. Шпет удержался (хотя, видимо, с трудом) от психиатрического диагноза крайних форм недоверия, который дал Э. Эриксон, — паранойя. За такой диагноз, данный в 1927 г. В.М. Бехтеревым И.В. Сталину — гению зловещей недоверчивости и подозрительности, великий ученый в тот же день поплатился жизнью. (Счет параноидально недоверчивой власти к мысли Шпета накапливался еще целое десятилетие: его расстреляли в 1937 г.)
Разумеется, бывают и милые неудачники, вызывающие сочувствие и симпатию, например чеховский Епиходов — тридцать три несчастья. Анализ корней базовых чувств доверия/недоверия и жизненных последствий, ими вызываемых, поучителен в том смысле, что показывает, сколь велика может быть роль сочувственного, по М.М. Бахтину, или симпатического, по А.С. Пушкину, понимания в человеческих отношениях.

Владимир ЗИНЧЕНКО,
доктор психологических наук,
профессор
(Из работы «Психология доверия»)