ПЛАТА ЗА МАСТЕРСТВО

О профессиональной деформации психолога

«Сгорел на работе!» — в переводе на бытовой язык это означает: очень много работал, а потом заболел и умер. Вот и вся патетика.
До недавнего времени эти слова в нашей стране были необычайно популярны и произносились с нескрываемым восторгом. В судьбе «сгоревшего» усматривали «непоколебимую верность профессионализму», «неуклонный профессиональный рост», «принесение личных интересов в жертву общему делу» и ставили в пример еще живущим. Слово «трудоголик» (напомним: это вид зависимости) было высшей похвалой, которую начальство могло адресовать своим подчиненным.
Но психологи все испортили. Они позволили себе взглянуть на профессионализм объемно и усомниться в его безусловности как позитивного качества. До них на «мастеров своего дела» покушался разве только Карл Маркс, со вкусом пользовавшийся сочетанием «профессиональный идиотизм».
Психологи, в свою очередь, жестко связали профессионализм с профессиональной деформацией.

Понятие «профессиональная деформация» — новое, находящееся в стадии становления, поэтому термин есть, а четких определений нет.
В широком смысле профессиональная деформация — это некий след, который профессиональная деятельность накладывает на человека. Как собака со временем становится похожа на хозяина, так и личность человека видоизменяется под воздействием структурных и содержательных аспектов его работы. Строительные рабочие, к примеру, рассматривают свои инструменты как продолжение самих себя и поэтому могут относиться к лопате или молотку с большей нежностью, чем к окружающим их людям.
Исследование психологических особенностей людей, профессионально связанных с работой на компьютере, показали: для них не существует окончательных решений — будто в голове есть особая кнопка «отмена», которую они в любой момент готовы нажать. Компьютерщики, как правило, очень неаккуратно водят машину. Они столько раз «умирали» в виртуальной реальности, что никакую опасность не могут воспринять как реальную — ведь в любой момент можно «перезагрузиться»!
Сильно подвержены профессиональной деформации актеры. Как правило, их учат «входить в роль», но не учат психологически грамотно «выходить из роли». Если вы в течение всего вечера были Раскольниковым, то потом, после спектакля, вам придется нелегко. Чем более глубоко и талантливо живет актер в роли, тем труднее проходит развоплощение. Поэтому среди актеров так распространен алкоголизм. Это способ переключиться, расслабиться.
Особый вид профессиональной деформации можно наблюдать у тех специалистов, которые работают с людьми. Здесь происходит перенос форм профессионального поведения в другие сферы жизни. Иными словами, профессионально деформированный человек начинает вести себя дома, в гостях, на улице так же, как он обычно ведет себя на работе. Психологи — не исключение.
Угроза начинающейся профессиональной деформации для психологов возникает гораздо раньше, чем для людей других специальностей. Первый кризис наступает уже на третьем курсе, когда происходит окончательная идентификация студентов со своей будущей профессией, когда они начинают чувствовать себя психологами и предполагают, что должны тестировать всех и вся. Здесь очень важно, чтобы, параллельно с иллюзией возможности справиться со всеми (чужими) жизненными проблемами, возникало умение отделить себя — человека от себя — профессионала: вот это я — внутри профессии, а вот это — вне ее. Начинающему специалисту это пойдет на пользу, а его профессиональное становление, надо полагать, будет более успешным и безболезненным.
Если же этого не происходит, деформация начинает прогрессировать.

Одна из черт профессиональной деформации психолога — развитие гиперконтроля над своим поведением. Во время консультаций, групповой работы, сеансов психотерапии психолог должен жестко контролировать свое поведение — слова, позы, жесты. Этому его обучают. И это он осваивает. Но этот навык автоматически переносится в сферу неформального и нерабочего общения. Психолог мгновенно реагирует на изменение позы собеседника, постоянно отслеживает направление его взгляда, даже изменение частоты и глубины дыхания. Подчиняясь профессиональному «инстинкту», он все время классифицирует находящихся рядом людей, все время «ставит диагноз», хотя это совершенно не требуется. Приобретая профессионализм, психолог расплачивается за него потерей непосредственности.
В тестовой ситуации испытуемым была предложена картинка с изображением плачущей девушки. Их спрашивали, как они поступят, если окажутся рядом? Обычные испытуемые просто рассказывали: я подойду, попытаюсь расспросить о причине слез, утешить. Испытуемые-психологи начинали по-настоящему мучиться. Для них тоже естественной реакцией было бы подойти и поговорить с девушкой. Но эта реакция тут же подавлялась. Нормы профессиональной этики диктуют психологу необходимость уважать границы клиента. Психолог не может позволить вовлечь себя в ситуацию, где его помощь была бы неуместной или двусмысленной. Психолог приучен не отвечать на вопросы, а переадресовывать их тому, у кого эти вопросы возникают. Поэтому в ответ на реальную жизненную ситуацию, психолог, вместо конкретного действия, пускается в длинный мучительный диалог с самим собой: «Имею ли я право вмешиваться? Есть ли запрос на мою помощь? Может, будет лучше, если справятся без меня...»
Вместо целостного реагирования возникают дробные действия, расхождение между внешней реакцией и мыслями и чувствами.
С другой стороны, эти же этические нормы в некоторых случаях делают психолога абсолютно незащищенным.
Вот три психолога едут в троллейбусе. Час пик. Один из пассажиров начинает громко жаловаться на жизнь. Люди, стоящие вокруг, стараются любыми способами избежать вербальной агрессии — отходят, пересаживаются, стараются переключить свое внимание. Ни один из психологов не двигается с места. Этический кодекс профессии требует от них терпеливого выслушивания клиента. И они выслушивают. Хотя человек в транспорте — не клиент. Общаться с ним тяжело и неприятно, это отнимает силы и энергию.

Развитая способность к рефлексии тоже может сыграть с психологом злую шутку. Она заставляет его чувствовать неадекватность переноса профессиональных навыков в обычную жизнь. Раз это плохо — значит, надо противиться. И психолог начинает подозревать окружающих в провокациях. Любые невинные вопросы со стороны коллег, любая просьба высказать собственное мнение воспринимаются как проверка на профессиональную состоятельность, как сомнение в профессиональной компетенции.
Однако деформационное «осложнение» в виде подозрительности имеет под собой основания, так как окружающие действительно часто требуют от психолога сверхусилий: «Ты же психолог! Иди успокой их!», «Ты же психолог! Иди разними их!», «Ты же психолог! Ты все знаешь!».
Поэтому, наряду с подозрительностью и гиперсамоконтролем, в ряду личностных качеств психолога присутствует гиперответственность за окружающих.
Профессиональная деформация самым плачевным образом отражается на семейных отношениях психологов. Статистические данные разводов среди отечественных специалистов, к сожалению, не известны. Но американская статистика красноречива. Семьи психологов распадаются в 51% случаев. Женщины-психологи разводятся в три раза чаще, чем женщины других профессий. Причем ответственность за случившееся психологи, как правило, берут на себя. Только на себя, не желая ее ни с кем делить. Гиперответственность и гипервина — обратная сторона ощущения «вынужденного» всемогущества.
Завершающий штрих профессиональной деформации — потеря чувства юмора. Если ты за все отвечаешь, кругом виноват и все время находишься под бдительным присмотром внутреннего цензора, тут не до смеха. А без чувства юмора психолог перестает быть полноценным человеком (и специалистом тоже!).
Кроме перечисленных личностных «новообразований» психолог страдает симптомами эмоционального выгорания, характерными для профессий, связанных с общением: потерей удовольствия от собственного труда и способности к переживанию успеха, снижением профессиональной самооценки, взглядом на окружающих исключительно как на клиентов.
Это стадия, когда «высокий профессионализм» оборачивается профессиональной несостоятельностью. Оставаясь в границах своей прежней специальности, человек начинает приносить окружающим вред.
Такая вот устрашающая картинка «профессионального роста».
Утешаться можно лишь тем, что у учителей она еще страшнее.
Учитель, в отличие от психолога, не просто деформируется, но и агрессивно обращает свою деформацию на окружающих — поскольку знает, «как жить»: как одеваться, как краситься, что есть. Он ведь обязан выдавать «правильные рецепты». К этому его вынуждают и родители, и ученики. С другой стороны, составление «рецептурной педагогической книги» делает учителя психологически невероятно инертным и негибким. По мере набирания годовых колец опыта учителя все больше раздражает необходимость выбора: программы, учебника, идеологии. Все это кажется лишним, ненужным, затрудняющим рабочий процесс. Ведь истина давно открыта...
Видимо, поэтому в одной из прогрессивных азиатских стран учителям, проработавшим в школе больше семи лет, не разрешают избираться в руководящие органы страны, а после пятнадцати лет работы они вообще лишаются избирательного права: так велика кажется их неспособность к свободному выбору.

Американцы, относящиеся к психическому здоровью с несвойственной нашему менталитету щепетильностью и открывшие эффект эмоционального выгорания, создали целую социальную службу психологической помощи для «выработавшихся» стажников. Там рассматривают профессиональную деформацию как заболевание и стараются «схватить» ее на ранних стадиях. Если же состояние почему-то оказывается запущенным и человеку грозит депрессия, ему предлагается профессиональная переориентация и переподготовка. Сменить род деятельности бывает очень полезно для здоровья.
В среде психоаналитиков механизмы поддержки и профилактических программ для коллег имеют еще более давнюю традицию. Законами сообщества им предписано проходить курсы терапии у собственных коллег с определенной периодичностью — для отработки полученных травм и личностных проблем. Это приносит определенные результаты.
По опять-таки американским данным, люди с «богатым» детским травматическим опытом чаще всего идут работать либо психологами, либо сотрудниками правоохранительных органов. (Среди американских психологов люди, психологически травмированные в детстве, составляют 65%, а в других специальностях — 48%.) Однако опыт негативных детских переживаний оказывает гораздо больше влияния на стражей порядка, чем на психологов: тем в процессе профессиональной деятельности удается «отработать» детские травмы.
Это и дает основания полагать, что сохранить психическое здоровье все-таки можно — даже если ты работаешь хорошо.

Из беседы с Софьей СИДНЕВОЙ,
аспиранткой Института
психологии им. Л.С. Выготского РГГУ