ВКУС, ЗНАКОМЫЙ С ДЕТСТВА

Психологические уроки датского сказочника

Мне было всего семь лет,
когда я познакомился с Андерсеном...
Тогда я еще не знал, конечно,
двойного смысла андерсеновских сказок.
Я не знал, что в каждой детской сказке
заключена вторая, которую в полной мере
могут понять только взрослые.

Константин Паустовский

Когда-нибудь, наверное, будет написана история мировой психологии, отражающая вклад в науку о человеке не только титульных психологов, но и великих творцов и мыслителей, которые не причисляли себя к ученым, но сумели заглянуть в человеческую душу с не меньшей проницательностью, чем иные профессора. И в этой блестящей плеяде свое достойное место обязательно должен занять Ханс Кристиан Андерсен — писатель, чьи труды поражают психологизмом более глубоким, чем иные научные монографии.
В дни, когда «все прогрессивное человечество» отмечает двухсотлетний юбилей Андерсена, нелишне и психологам присоединить свой голос к хору почитателей датского сказочника. Ибо психологи, считающие себя знатоками человеческой натуры, не могут не признать — их знание почерпнуто не только из научных журналов, но и из метких суждений Андерсена — настоящего психолога, пускай и не дипломированного. Мы порой даже не отдаем себе в этом отчета — настолько идеи и образы Андерсена вплелись в наше сознание, стали его частью.

ТЕСТ НА ЗРЕЛОСТЬ
Немногие ныне помнят, что Ханс Кристиан Андерсен был исключительно плодовитым литератором — когда ему исполнилось всего 43 года (Фрейд в этом возрасте дописывал первую свою книгу), в Германии в переводе на немецкий язык вышло 38-томное (!) собрание его сочинений. Сегодня большая часть его литературного наследия предана забвению — по мнению самоотверженных знатоков-литературоведов, забвению вполне заслуженному. Памятник Андерсену, стоящий в центре Копенгагена, воздвигнут не автору бесчисленных повестей и романов, стихов и путевых заметок, а знаменитому сказочнику.
Всемирным признанием Андерсен обязан 168 сказкам и историям, составляющим ничтожную часть его обширного литературного наследия. К тому же большинство его читателей знакомы не со всеми его сказками, а лишь с избранными (попробуйте припомнить известные вам названия — полторы сотни вряд ли наберется!). Зато когда заходит речь о голом короле, принцессе на горошине или гадком утенке, даже не самые образованные люди понимают, что к чему, — смысл этих назидательных образов они усвоили с малолетства.
Для многих, увы, в малолетстве знакомство с ними и закончилось (хотя, разумеется, не прошло даром). Иные, напротив, продолжают открывать для себя мудрость Андерсена всю жизнь, всякий раз преломляя восприятие сказочных сюжетов сквозь призму своего опыта. Назвать Андерсена детским писателем было бы несправедливым преуменьшением его роли — взрослому читателю он не менее интересен, чем маленькому. Только, пожалуй, лишь по-настоящему взрослому — тому, в ком по мере взросления детская непосредственность уступила место зрелому здравомыслию. Те же, чья детская наивность переросла во «взрослое» скудоумие, скорей отмахнутся от «несерьезных, детских» сказок, предпочтя более доступные их пониманию современные сказочки про любительниц частного сыска. Увы, с преимуществами детского мироощущения все мы обречены расстаться, но обрести преимущества зрелости удается не всем.
В литературоведческих сочинениях стало общим местом суждение о двухслойности сказок Андерсена, взрослом и детском аспекте их восприятия. Вот что, к примеру, еще четверть века назад написано в предисловии к самому полному отечественному изданию его сказок:
Андерсен был одновременно писателем и для детей и для взрослых, и рассказывал он свои сказки детям и взрослым. Вернее сказать, он в первую очередь рассказывал их детям, а уж во вторую — взрослым при детях. И именно поэтому здесь постоянно имеются две темы одновременно: «тема № 1», то есть детская тема, и «тема № 2» — тема для взрослых, поданные в своеобразном соотношении и переплетении. Именно они и образуют то, что мы назвали двуединым сюжетом андерсеновской сказки (Т. Сильман).
Но то же самое, пожалуй, можно сказать о любой хорошей сказке. Ведь Уайльд и Экзюпери, Треверс и Барри, обращаясь к детям, вольно или невольно имели при этом в виду и потенциальную взрослую аудиторию, способную по-своему воспринять «наивные» сказочные сюжеты и истины. Но всякий раз это было в первую очередь обращение к ребенку, а в случае со взрослым — к тому Ребенку (задолго до того, как это пришло в голову Берну), который продолжает жить в глубине души любого дяди и тети.
Сказки Андерсена — случай особый. Написанные для детей, они адресованы преимущественно взрослым, вернее, тому Взрослому (еще поклон мистеру Берну), который постепенно созревает в глубине души каждого ребенка (хотя и не в каждом — снова с сожалением повторим — достигает подлинной зрелости). Именно этому органичному, хотя порой и мучительному, процессу созревания способствовал своими рассказами Андерсен. Поэтому, перечитывая его сказки в зрелые годы, взрослый словно проходит своеобразный тест на зрелость — достигнута ли она? Прочувствован ли в результате жизненного опыта тот подлинный смысл, к которому издалека подводил маленького читателя мудрый сказочник с помощью незамысловатого сюжета?

ИСТОКИ — В ХАРАКТЕРЕ
Не так давно этой проблеме была посвящена дискуссионная передача телеканала «Культура» — из тех, что выходят в цикле «Культурная революция». На обсуждение в ней был вынесен спорный вопрос: является Андерсен детским писателем или нет, иными словами — следует ли его сказки читать детям, или до их адекватного восприятия необходимо дорасти? Таким образом полемика была переведена в несколько упрощенную плоскость — в столкновение диаметрально противоположных взглядов (надо ли удивляться, что по итогам передачи их приверженцы своих позиций не изменили?). Одна точка зрения состояла в том, что смысл этих сказок слишком глубок для детского восприятия, и к тому же сказки изобилуют такими негативными моментами, которые могут травмировать ранимую детскую психику. Понятна и позиция оппонента: коли не одно поколение на этих сказках выросло, причем в массе своей людьми весьма приличными, то и не стоит отвергать вековую традицию и подвергать сомнению благотворное влияние сказок Андерсена на формирование личности.
На самом деле обе позиции не лишены разумных оснований. В известном смысле, Андерсена можно упрекнуть в пессимизме, депрессивности, а то и в некрофилии. Еще ребенком он написал пьесу, все герои которой умирали. Первое произведение, принесшее ему известность дома и за границей, — стихотворение, до сих пор самое популярное из всех андерсеновских стихов, «Умирающий ребенок». А уж в сказках — повальный мор, причем молодых и цветущих. «Посреди комнаты стоял открытый гроб; в нем покоилась женщина цветущих лет» («Последняя жемчужина»); «Брачным ложем твоего жениха становится гроб, и ты останешься старою девой!» («Из окна богадельни»); «Библия лежала под головою молодой девушки в гробу» («Отпрыск райского растения»).
Даже самые восторженные почитатели датского писателя не рискуют называть его сказки жизнеутверждающими. Верно скорее обратное. Чего стоят одни названия: «Старая могильная плита», «Мертвец», «На могиле ребенка». Или сказочные зачины: «Каждый раз, когда умирает доброе, хорошее дитя...» («Ангел»); «Мать сидела у колыбели своего ребенка; как она горевала, как боялась, что он умрет!» («История одной матери»). К леденящему душу сюжету автор возвращается снова и снова. «Дети поплясали вокруг могилки...» («Сердечное горе»); «Знаем! Знаем! Ведь мы выросли из глаз и из губ убитого! — ответили духи цветов...» («Эльф розового куста»). С легкостью, от которой оторопь берет, автор повествует: «Большой Клаус побежал домой, взял топор и убил свою старую бабушку, потом положил ее в тележку, приехал с ней в город к аптекарю и предложил ему купить мертвого человека» («Маленький Клаус и Большой Клаус»).
А чего стоят «справедливые» воздаяния согрешившим?! «Палач отрубил ей ноги с красными башмачками — пляшущие ножки понеслись по полю и скрылись в чаще леса» («Красные башмачки»). Да и однозначно положительные герои, заслуживающие, казалось бы, только симпатии, во многих сказках кончают плохо, вопреки традиционной сказочной логике хэппи-энда.
Психолог (особенно фрейдистской ориентации) наверняка усмотрит истоки этих настроений в характере самого автора — характере явно нездоровом. С психоаналитической точки зрения Андерсен был тяжелым невротиком, страдавшим целым букетом комплексов и фобий. Он боялся отравления, ограбления, соблазнения и сумасшествия; собак и потери паспорта, смерти от руки убийц, в воде, в огне — и возил с собой веревку, чтобы в случае пожара вылезти в окно; погребения заживо — и клал у постели записку «На самом деле я не умер»; трихинеллеза — и не ел свинины; был подвержен агорафобии и свирепой ипохондрии; тревожился, что не так заклеил и неправильно надписал конверт; неделями переживал, что переплатил за билет или книгу.
Всю жизнь он мучился от зубной боли, а в старости у него болели даже вставные зубы. Был страшно мнителен по части своей наружности (действительно весьма нескладной). Постоянное уныние и меланхолия, то и дело прорывающиеся в сказках, бесконечные жалобы в огромной переписке и мемуарах — всё это порой приводило к эффектам трагикомическим. Например, в конце жизни, когда только от государства Андерсен получал вознаграждение в тысячу риксдалеров ежегодно (огромные деньги по тем временам), ему доставили двести риксдалеров, собранных сердобольными американскими детьми «обездоленному» сказочнику.
Никогда не знавший плотской любви и, похоже, панически ее боявшийся, Андерсен и героев своих заставляет взамен обретения любви расставаться с жизнью. Мотив прекрасной, но обреченной любви постоянно повторяется в его сказках. Можно сказать, что для психоаналитика эти сюжеты вкупе с биографией автора — настоящее раздолье!

САМО НЕ СОЗРЕЕТ
При всех слабостях, комплексах и причудах стержнем личности Андерсена была его исключительная доброта, трогательная вера в правоту любви, чистоты и справедливости. Но, мудрый человек, он не мог не замечать, что мир мало похож на сказку в ее традиционном понимании чудесного торжества добра над злом. И фантастический мир его сказок — не очень даже и сказочный, настолько он похож на настоящий. Наверное, недаром его знаменитый соотечественник и современник Сёрен Кьеркегор первую свою книгу целиком посвятил Андерсену. Философ экзистенциальной драмы и тоски словно чувствовал родственную душу.
Но тогда, может, и правда следует оградить ранимые детские души от всей этой экзистенциальной меланхолии и насыщать их только приключениями Незнайки и Винни Пуха, в которых нет богатых и бедных, знатных и обездоленных, где никто не страдает и не умирает?
Но как тогда, скажите, взрастить в юной душе того Взрослого, без становления которого немыслима подлинная зрелость? Закутать дитя в сахарную вату и пассивно дожидаться, пока само дозреет до столкновения с реальным миром? Однако вся научная психология о том и свидетельствует, что само ничто не созреет и не подготовленное столкновение чревато уже настоящим взрослым стрессом и неврозом. Либо пожизненным барахтаньем в сахарной вате, что немногим лучше.
Сказки Андерсена поучительны в том смысле, что они мягко развеивают иллюзии о чудесном устройстве мира. Мир в них предстает не только восхитительным и прекрасным, а таким, каков он есть, со всеми его противоречиями и полутонами. В нем есть место добру, любви и красоте, но и жестокости, глупости, убожеству. Причем зло изображается не карикатурным и беспомощным, а властным и могущественным. Скорее добро и красота оказываются беспомощными и униженными. Их преимущество не в том, что они наверняка возьмут верх любыми, самыми фантастическими способами, а просто в том, что в них и заключено главное и бесценное достоинство, уязвимое для поругания, но даже страданием и гибелью своею освещающее подлунный мир.
Не замечали ль вы, что по-настоящему мудрые и трогательные сказки — немножко грустные? Таков «Маленький Принц», такова «Мэри Поппинс», таков «Питер Пэн». А не такова ли сама жизнь? Мораль всех этих историй, как и суть самой жизни, — не в том, что добро всегда чудесным образом торжествует, а в том, что оно есть. Это ли не подлинное чудо?
Подобно честному ребенку из сказки о голом короле Андерсен называет вещи своими именами. Но слова и образы для этого подобраны столь деликатно, что и маленький ребенок способен ключевые идеи в меру своего понимания воспринять. Эта самая мера угадана автором удивительно проницательно и точно. И что с того, что с годами наше понимание становится глубже? Не потому ли, что мудрый сказочник позаботился нас к этому подготовить?
«Но дети этого и не слыхали, а если бы и расслышали, то ничего бы не поняли. Да это и к лучшему, потому что детям не следует всё знать!»

Сергей СТЕПАНОВ