Номинация: «Моя профессиональная победа»

ВЫХОД ИЗ ТОННЕЛЯ,
ИЛИ СУИЦИД В ШКОЛЕ

В самом начале моей работы в школе, когда я еще не имела опыта, не знала толком, с чего начать, и боялась сделать что-то неправильно, пришла ко мне на прием девушка. Точнее, пришла не сама, ее привела одноклассница из моего кружка по психологии. Привела и велела подруге: «Покажи руки». Та засмущалась и не подчинилась. Одноклассница ушла на урок, а моя смущенная и странная посетительница осталась. И я осторожно повела свой разговор.
«Я — суицидница», — сказала Надя и повернула руки ладонями вверх. Шрамы от порезанных вен тянулись вдоль и поперек. Старые зарубцевавшиеся бугристые швы перемежались свежими, едва затянувшимися ранами. Зрелище было страшное. А Надя, между тем освоившись, ровным и спокойным голосом рассказывала мне о разнице между суицидальным и предсуицидальным синдромом, о чем в свое время слышала от какого-то профессора. И начался долгий рассказ о том, почему же она не хочет жить.
Мама ее умерла, когда она была еще маленькой. Виноватой в ее смерти она считала отца, которого не может простить по сей день. С отцом ссорилась все время, он ее бил, не хотел слышать и понимать. Старшая сестра вышла замуж, привела мужа в дом, родила ребенка. Еще с ними живет старенькая бабушка. В общем, дом, полный людей, которые ее не понимают, ее не привлекал. Потянула «улица». К тому же в школе Надя училась плохо, пропускала занятия. Будучи очень высокой и крупной, стеснялась своего роста, с одноклассниками не ладила. Во дворе встретила группу неформалов, которые ее понимали, не смеялись над ее ростом, не обижали. Примкнула к ним, ушла из дома. Почти перестала ходить в школу. Редкие встречи с семьей заканчивались скандалами и проклятьями в ее адрес. Но она не собиралась возвращаться. Потом она встретила парня, влюбилась. И до сих пор не может понять, любит ли он ее или просто использует? Не доверяет ему до конца, но и бросить не может. В общем, запуталась совсем. Устала. А еще она чем-то сильно болела и у нее никогда не будет детей.
Ребята дали ей прозвище «скрепка». «Я — скрепка, понимаете? — внушала она мне. — Одна моя половина — это Надя: хорошая, добрая девочка, а другая половина — это скрепка: девочка с улицы, злая и дерзкая, неформалка. Она приносит всем страдания и боль. Я ненавижу «скрепку», она мешает мне жить, я должна убить ее, и тогда останется только Надя. Но я не могу разделить их, Надю и «скрепку», а они вечно враждуют друг с другом. Я устала от них. Я знаю, что мучаю близких, мне их жалко, но я не могу стать другой. «Скрепка» не дает мне. Чтобы не мучить других, я решила: если я не могу их разделить, я должна убить их обеих, то есть — себя». Вот такая философия. Философия суицида в 15 лет. Еще Надя принесла мне стихи, которые написала незадолго до нашей встречи. Вот они:

Смерть — это сон.
Суицид — это грех.
Я хочу умереть.
Умереть без помех.
Чтоб никто не мешал,
Чтоб никто не нарушил
Мой покой.
Чтоб никто не любил
И не слушал.
Чтобы он ушел,
Чтобы страх прошел,
Чтобы люди простили,
Чтоб меня отпустили
В те смертельные бездны сна,
Что не имеют ни стен, ни дна.

А еще она показала мне рисунки. На одном был нарисован могильный холмик с покосившимся крестом. Темные сумерки. Заходящее солнце. И вороны, кружащиеся над могилой. Надпись на рисунке гласила — «Закат жизни». На втором — тоннель, взгляд в его черноту. «Этот тоннель, — сказала Надя, — я вижу часто, меня туда тянет, кто-то меня зовет».
Судя по этим рассказам, дела у Нади были плохи. Что бы там ни было на самом деле, тоннель мне не понравился, да и настрой Нади — тоже. Внешний вид ее также оставлял желать лучшего. С чего же начать? За что «зацепиться»? Как повернуть ее обратно и вывести из тоннеля? Я думала... Говорить о том, что надо жить вопреки всему? Она спросит: «Зачем?» Говорить о чувстве долга? Перед кем? Перед родными, которых она не любит? Не пойдет. Сказать, что всем сейчас тяжело, терпи... Ее это не утешит. Я думала и молчала. Все, чему меня учили в институте, вылетело из головы. Да, честно говоря, нас такому и не учили.
Когда в начале своей деятельности я спросила у психолога-методиста, каковы границы нашей деятельности — нравственные, профессиональные: что я должна делать в школе, а за что лучше не браться, чтобы не навредить, она ответила: «Делай то, что у тебя получается, неважно, профессионально это или нет, так вас учили или иначе. Если это помогает и работает, значит, ты все делаешь верно». Этим «золотым» правилом я руководствуюсь до сих пор.
Но вернемся к Наде. Я по-прежнему молчала, осмысливая услышанное, вертела в руках ручку и смотрела на органайзер, стоящий на столе. В нем на самом видном месте лежала скрепка... Я взяла ее, действуя без умысла, а по какому-то наитию. Взяла листок бумаги и прочно прикрепила его к тетради, лежащей на столе. Надя смотрела на мои действия, не отрывая взгляда, и тоже молчала. И тогда я начала...
«Скрепка, — сказала я, — ты — скрепка. Для чего нужна скрепка? Чтобы скреплять детали, которые находятся в беспорядочном, хаотичном состоянии. Если их скрепить, они не буду рассыпаться, не будут теряться, будут всегда на месте и в полном порядке. Твоя «скрепка» — это часть тебя, и ее надо не убивать, а прикрепить ее к Наде, чтобы они объединились и стали единым, спаянным целым, потому что Надя не может жить без «скрепки». Без нее это будешь уже не ты, а только половина тебя. Ты должна их подружить, чтобы они помогали друг другу, а не воевали и мешали один другому. Тогда ты не будешь раздваиваться и мучиться от того, что не можешь их примирить». Надя слушала завороженно, потом неуверенно улыбнулась и спросила: «И все? Так просто?» «Так просто», — ответила я. «Можно я возьму эту скрепку?» — попросила она. И прикрепила ее к краю ворота рубашки.
А потом мы говорили об ее отце, о бабушке, о любви и смысле жизни, о трудностях, о счастье и о многом другом. И о тоннеле.
Я очень люблю одну проективную методику, которая позволяет выявить отношение человека к близким, к себе, к дому, к любимому и так далее. Ее я и предложила Наде, чтобы попытаться «повернуть ее лицом к дому». Она нарисовала сухое, засохшее дерево с засохшей веткой. И описала его так: «Это — осеннее дерево, оно завяло, солнца нет, земля высохла. Этому дерево очень одиноко, ему плохо. Оно живое, но оно засыхает. Оно ждет, что, может быть, пойдет дождь и напитает его. И тогда оно оживет».
Ее чувства к дереву: жалость и радость, из-за того что скоро ему не придется больше страдать. Мое сообщение о том, что сейчас она говорила о своем отце — поразило ее. А соотнесение себя с засохшей веткой заставило по-другому взглянуть на своего отца, которого она ненавидела, которого не могла простить. Старого, уставшего и несчастного человека, рано потерявшего жену, с трудом растившего двух дочерей, содержащего старенькую мать. Она просто не видела этого раньше. «Засохшая ветка — это я», — сказала Надя. На глазах ее показались слезы. «А еще ты — долгожданный дождь, — сказала я, — которого ждет дерево и который еще может оживить его».
А потом мы интерпретировали рисунок, символически олицетворяющий ее дом, который она потеряла, из которого ушла и куда возвращаться пока не собиралась. Надя нарисовала клубок ниток со спицами. Описала этот рисунок так: «Бабушка учила внучку вязать, но внучка воткнула спицы в клубок и убежала, а бабушка обиделась. Бабушку жалко, а внучка, я считаю, поступила неправильно, и она об этом пожалеет». Красноречивее, по-моему, и быть не могло. Надю действительно дома ждала бабушка. И очень скучала.
И я снова вспомнила в разговоре о тоннеле, когда я спросила ее, почему же ты не идешь в тоннель, если тебя туда тянет, что тебе мешает, что держит, она замешкалась, а потом сказала: «Может быть, бабушка?» Бабушка и клубок ниток. Извечная пуповина, которая тянется иногда всю нашу жизнь и не дает забыть дорогу к родному дому.
А еще по своим рисункам она поняла, что всего лишь игрушка в руках человека, которого любила и которому до конца не доверяла.
Уходя, она спросила: «А можно я еще приду?» «Когда захочешь», — ответила я. Она пришла через день. Я ее не узнала. У нее оказались длинные красивые волосы, которые она распустила. Она надела белую кофточку и нормальные джинсы. Пусть не юбку, но уже не «неформальный прикид» с черепами и дьяволами. Она даже наложила немного косметики. Глаза ее блестели. На воротничке намертво закрепилась пресловутая скрепка. «Я вышла из тоннеля», — сообщила она мне с порога и положила на стол рисунок. Все тот же тоннель, но на выходе из него, на ступенях, стоит человек, раскинув руки навстречу солнцу. Перед ним лестница, идущая вниз. А рядом, конечно стихи:

Небо серое манило
Светлой высотой богов
И касалось бледным краем
Яркой зелени лугов.

«Все, — сказала Надя, — я больше не боюсь жить». «Рано радуешься, — ответила я ей. — Вот когда ты спустишься со ступенек вниз, тогда я от тебя отстану. Ох, что-то уж больно быстро ты у меня реабилитировалась. Так не бывает. А вдруг завтра опять все будет плохо, а? Что тогда?» Она засмеялась и сказала: «Не бойтесь за меня. Теперь я знаю, как справляться с трудностями и ничего не боюсь». «А еще, — просияла она, — я сегодня ночевала дома и помирилась с отцом. Я такая счастливая. Спасибо вам».
Потом она вернулась в школу и рассталась со своим молодым человеком, которому была не нужна. Ну вот, в общем, и все. Я подарила ей голубой лазурит — медальон, который гонит прочь дурные мысли, улучшает сон и приносит успокоение и надежду. Впрочем, надежда — она сама. После этого Надя заходила ко мне еще раз, чтобы сказать, что у нее все хорошо. После совета с отцом она решила перейти в вечернюю школу, где чувствует себя более комфортно, общаясь со «взрослыми» учениками, поступила на работу, чтобы помогать семье. И еще, она решила, что когда-нибудь обязательно усыновит ребенка, чтобы сделать его счастливым. Голубой медальон она носит до сих пор и не теряет надежды, которая теперь всегда с ней.
Ну что ж, удачи тебе, Надя.

Ирина КИМ,
педагог-психолог средней школы № 50,
г. Новосибирск