НАШИ ДЕТИ

ЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ
НА ФОНЕ ОБЩЕЙ ТРАГЕДИИ

Она. Горят все дома, где я жила. Горит моя жизнь. (Содрогаясь.)

И это только начало.
Тень. Начало? Ты думаешь, что все это можно пережить?

Анна Ахматова. Энума Элиш

Один из главных выводов, ради которого пишется эта статья, сводится к довольно банальной мысли: оказывая психологическую помощь детям и подросткам, побывавшим в позиции заложников, нельзя забывать о главных людях в их жизни — родителях, которые являются «косвенными жертвами» террористического акта. И тогда процесс психологической реабилитации ребенка и возрождения из боли может стать совместным. Более того, в процессе совместного переживания последствий террористического акта появляется шанс преобразовать детско-родительские отношения, не только укрепить их, но и сделать более зрелыми.

ВСТРЕЧА С МАМОЙ

Для всей России эта сверхэкстремальная ситуация началась 1 сентября 2004 года, когда в результате террористического акта более тысячи детей, их родителей и учителей Бесланской средней школы № 1 стали заложниками. А вот «рабочей» для меня ее сделал поздний телефонный звонок, раздавшийся 9 сентября в моей квартире. Звонила руководитель социально-психологической службы кадетского корпуса, когда-то бывшая моей студенткой. Она просила проконсультировать маму одного из кадетов, пятнадцатилетнего Аслана, который был заложником в бесланской школе.

Он оказался везучим парнем, этот Аслан: остался в живых, даже физических травм не получил, и с первой партией освобожденных детей вернулся в Москву. И вот здесь везение закончилось: во-первых, что-то мешало подростку переступить порог кадетского корпуса, а во-вторых, он очень изменился, маму беспокоило, что он стал совсем чужим, и ей было непонятно, как себя с ним вести, что делать, чтобы не навредить.

На следующий день я встретилась с тридцатисемилетней Тамарой — хрупкой осетинкой, которая родилась в Беслане, а теперь живет в Москве и работает врачом в одной из крупных клиник. За десять сентябрьских дней эта женщина пережила то, чего и пережить-то нельзя: беспомощность, ужас и чувство вины перед сыном (ведь он находился среди заложников, а она — в Москве, за тысячи километров от него) и одновременно горе тяжелой утраты — накануне она получила трагическое известие о том, что в мясорубке спортзала погибли жена и двое детей ее дяди, а сам он, похоронив семью, повесился.

Оплакивать утраты было некогда. Все эти дни Тамара была полностью поглощена помощью жертвам трагедии: отвечала на многочисленные звонки из Беслана, доставала необходимые лекарства, вместе с земляками посещала больницы, куда поместили друзей и знакомых, пострадавших во время теракта. О себе она забыла напрочь, как и многие из ее товарищей по несчастью.

И все же самым трудным для нее стала встреча с сыном. Мальчик разительно изменился — как будто окаменел. Он замкнулся в себе и ни о чем не рассказывал. Молча уклонялся от любых попыток мамы позаботиться о нем, лишь твердил, что должен помочь тем соотечественникам, кто оказался в больницах Москвы.

НАЦИОНАЛЬНЫЕ ОСОБЕННОСТИ РЕАГИРОВАНИЯ
НА ЭКСТРЕМАЛЬНУЮ СИТУАЦИЮ

Сегодня много пишут об особенностях «кавказского менталитета». Психологу-консультанту надо хорошо знать те семейные и культурные ценности жителей этих республик, которые влияют на переживания и поведение взрослых в экстремальной ситуации и могут существенно затруднить процесс реабилитации как детей, так и их родителей.

Перечислим основные из них:

• упор на молчаливое героическое страдание;

• альтруистическая стойкость в преодолении каждодневных лишений;

• отрицание боли и слабости;

• чрезмерная фиксация взрослых на своих детях как защита от своих собственных чувств;

• нежелание сообщать детям о смерти близких из-за страха вызвать враждебное отношение ребенка к себе (такое поведение родителей приводит к тому, что дети интуитивно чувствуют потерю, но остаются наедине с неотреагированными чувствами, не могут разделить со взрослыми переживание горя).

Кроме этих этнокультурных особенностей на процесс переживания негативно влияет политический контекст: фиксированность взрослых на ситуации межнационального конфликта, которая порождает сложности для психотерапевтического воздействия (в частности, она усиливает у детей чувство враждебности окружения).

Но вернемся к материалу консультации.

«КАК ОБРАЩАТЬСЯ
СО СВОИМ РЕБЕНКОМ?»

Основной запрос Тамара озвучила сразу: «Понимаете, — говорила она, — я не знаю, как к нему подступиться. Он вернулся какой-то чужой. Все время молчит. Оживляется, только когда по телевидению идут сообщения о Беслане. Смотрит и сердится. Кричит, что все врут, скрывают правду, там было гораздо больше людей... Я пытаюсь выключить телевизор, отвлечь его, но это не помогает. Он весь в этом. Я боюсь за него. Что делать? Как обращаться со своим ребенком?»

Такой запрос очень типичен для родителей детей, побывавших в заложниках.

Я уже сталкивалась с подобным, когда два года назад довелось консультировать нескольких пап и мам подростков и юношей, переживших «Норд-Ост». Тогда родители тоже чувствовали себя беспомощными и бессознательно прятались от своей боли в усиленную опеку детей: стремились изолировать их от «этого ужасного мира», искали самых лучших специалистов, обращались с подростками и юношами как с маленькими детьми, оберегали их от «новых травмирующих переживаний».

К примеру, любящая бабушка на месяц отправила 14-летнего внука, освобожденного в первой группе заложников, к своим друзьям в тихий подмосковный городок. Она скрыла от него гибель матери и сделала все, чтобы он не присутствовал на похоронах. Изолированный от родных и друзей мальчик, конечно же, обо всем догадался и мучительно переживал ложь взрослых. Немудрено, что результатом такой опеки стало чувство вины, глубокая возрастная регрессия, а потом и посттравматический синдром с трудным течением.

Как ни парадоксально это звучит, но чрезмерная забота родителей лишь усиливает травматичность ситуации. Родители «заражают» детей, добавляя к их неизбежным при экстремальной ситуации архаическим страхам еще и свои собственные страхи.

Такую реакцию родителей понять можно: ожидая развязки трагедии, они несколько дней балансировали на грани между надеждой и отчаянием. Именно поэтому их почти инстинктивный порыв («прижать покрепче», «спрятать», «уберечь», «сохранить») — вполне естествен. Однако как бы ни хотелось спрятать (почти в утробу!), заслонить от жестокостей жизни своего вновь обретенного ребенка — это тупиковый путь. Он лишь усиливает травматизацию детей, но никак не помогает совладать с ней.

РАЗРУШЕНИЕ
КАРТИНЫ МИРА

Думаю, что нам, практикующим психологам, не стоит забывать, что существует непреложное правило, изложенное во многих пособиях по оказанию психологической и психиатрической помощи жертвам катастроф: психологическую работу с детьми и подростками, пострадавшими в катастрофе или испытавшими насилие, нужно начинать с психологической помощи их родителям. Особенно важно соблюдать это правило, если дети пережили сверхэкстремальную ситуацию пребывания в заложниках.

Я употребила непривычный термин «сверхэкстремальная ситуация» не случайно. По разрушительности своего воздействия на человека ситуация террористического акта принципиально отличается от ситуаций природных и техногенных катастроф. То, что переживает человек в этой ситуации, выходит за пределы обычного человеческого опыта: человек стоит перед лицом смерти, причем не чьей-то, а своей собственной. Он испытывает интенсивный страх за свою жизнь, ужас, ощущение беспомощности. Он переживает то, что пережить нельзя: внезапность нападения, насилие, унизительную зависимость от воли другого человека, бесчеловечное обращение, становится свидетелем гибели людей рядом с собой, видит разорванные человеческие тела и т.п. А главное, что источником всех этих ужасов и страданий выступает другой человек.

Исследования психиатров и психологов показали, что наиболее длительной, интенсивной и разрушительной оказывается реакция пострадавшего на человеческий стрессор (пытки, теракты, изнасилование), то есть на угрозу, исходящую от других людей. Действительно, чрезвычайные происшествия природного происхождения люди обычно переживают гораздо легче, чем антропогенные. Землетрясения и наводнения пострадавшие от них расценивают как божью волю либо действие безликой природы — тут ничего нельзя изменить. А вот сверхэкстремальные ситуации, подобные бесланской трагедии, настолько разрушительно действуют на личность, что не только дезорганизуют поведение человека, но и «взрывают» базовые структуры всей его личностной организации.

У человека разрушается привычная картина мира, а вместе с ней — вся система жизненных координат. В сознании заложников и их близких распадается представление о себе самом, о других людях, о ценности человеческой жизни. Даже временные координаты смещаются: сверхэкстремальная ситуация резко делит жизнь на две части — время «до того, как это произошло», и время «после».

Именно так произошло и с моей клиенткой. Она возбужденно, почти взахлеб говорит. А когда поток слов иссякает, становится похожей на маленькую, насмерть перепуганную девочку. Пауза кажется бесконечной. Руки женщины живут сами по себе: сначала они нервно сжимают друг друга, потом начинают механически разглаживать ткань юбки... Наконец, она поднимает на меня огромные, бездонные глаза, в которых плавает отчаяние, и тихо произносит: «Для меня жизнь после 1 сентября — это все равно что жизнь после смерти». Тут же спохватывается, как будто сказала что-то недозволенное: «Ну что это я о себе? Ведь я все эти дни здесь была, в Москве, в безопасности... Даже не знала, что он в этой школе. Родные не сообщили, чтобы не мучилась. А вот он был там, в этой школе. Ему-то тяжелее, чем мне... Как мне себя с ним вести?»

ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ

Смерть, конечно, драматичное слово. Но оно наилучшим образом передает ту глубину душевной боли, которую переживают родители детей-заложников. И с этой болью надо работать. Для каждого психолога, работающего с родителями ребенка-заложника, именно в этом месте консультации необходимо сделать выбор: решить, по какому пути пойдет консультация дальше. Станет ли она лишь разговором об особенностях сегодняшнего состояния ребенка, этаким четким инструктажем, «как с ним обращаться». Или мы за чрезмерной фиксацией взрослых на своих детях сумеем разглядеть их защиту от своих собственных чувств и решимся преодолеть наложенный культурой запрет на проявление родителями собственной боли и слабости.

Я предпочитаю второе. Почему? Во-первых, потому, что лишь пережив свое горе, мама сможет без чувства вины и страха общаться с сыном, а значит — сумеет создать условия, в которых мальчик оживет, отогреется. А во-вторых, я убеждена, что нет ничего опаснее «греха упрощения» — так я называю работу на уровне инструкций и рекомендаций вместо работы с переживаниями человека и упорядочением взорванного образа мира и себя в нем. «Самые изобретательные психотерапевтические процессы вмешательства, — писал Дж. Бьюдженталь, — как правило, оказываются безрезультатны, а часто антитерапевтичны, когда пациент находится в своей субъективности, а их форма и время предъявления плохо согласуются с тем, где именно».

Где именно находится моя клиентка в своей субъективности? Один из способов понять это — видеть выражение лица, отслеживать реакции тела.

Не нужно большого опыта работы, чтобы понять, что Тамара находится в острой фазе переживания горя: ее бьет внутренняя дрожь, она — такая же жертва террора, как и ее сын и многочисленные родственники в Беслане. И если она сейчас зажмет свои переживания в кулак, то ничем не сможет помочь ни себе, ни сыну. А ей сейчас необходимо выбрать, как жить в этой новой жизни, «жизни после смерти», ей необходимо осмыслить, что именно произошло, пересмотреть свои отношения с самой собой, с сыном и с миром. Ей надо перейти от «бегства в деятельность» к переживанию своего горя и укреплению себя. Лишь тогда она сможет без страха помочь своему сыну.

СДЕЛАТЬ СКРЫТОЕ ЯВНЫМ

Однако моего понимания мало. Нужно побуждать клиентку обратиться к своему собственному состоянию. Сделать явным то, что демонстрируется клиентом, но пока им не осознается. В данном случае — ее тревогу, ее страх смерти, ее непроговоренное и непережитое горе.

— Я понимаю, вы беспокоитесь о сыне и очень хотите помочь ему. Но вряд ли вы сможете сделать это, если не позаботитесь о себе и будете находиться в таком состоянии. Поэтому давайте сначала вы расскажете, что произошло с вами, с вашей семьей, с теми из ваших близких, которые в Беслане...

— Ну это лишнее. Что я? Сейчас самое важное — это мой Аслан...

— И все же, чтобы помочь вам, мне надо знать жизненную ситуацию. Расскажите, как сын оказался в этой школе...

Она дрожит. Это та самая неконтролируемая нервная дрожь, которая нередко встречается во время острой фазы переживания горя. При помощи этого способа тело пытается «сбросить напряжение». Кстати, такую дрожь ни в коем случае нельзя успокаивать. Нужно сделать прямо противоположное — помочь человеку усилить ее. Обнимаю женщину за плечи, говорю о том, что сейчас надо внимательно вслушаться в свое тело и делать то, что оно подсказывает... Дрожь усиливается, и в течение некоторого времени мы «дрожим вместе». Мы сидим молча. Наконец, Тамара всхлипывает. По ее лицу текут слезы, а потом она начинает рассказывать о летнем отдыхе мальчика у дедушки с бабушкой, об авиационных билетах, которые так и не удалось достать перед первым сентября, — взяли лишь на шестое... О тете — учительнице и двоюродных братьях и сестрах, за компанию с которыми он пошел на ту злополучную линейку. О необычайно взрослом, мужественном поведении сына, который после освобождения никуда не ушел и до конца помогал взрослым. О погибших родственниках. О своих страхах и бессонных ночах. О сегодняшней растерянности.

Лишь когда она рассказала обо всем, что было связано с трагедией, выговорилась, стало возможным перейти к работе с ее запросом. Мы смогли заняться осознанием новой реальности — сегодняшнего психологического состояния сына, а затем и поиском способов построения новых отношений со столь неожиданно изменившимся мальчиком. Способов помощи и себе, и ему.

ИЗ ТЬМЫ К СВЕТУ

На этом этапе консультации пришлось пересматривать многие мифы обыденного сознания, и прежде всего искаженные представления о том, что значит помогать подростку, пережившему экстремальную ситуацию, о чем можно, а о чем нельзя говорить с ним. К примеру, Тамара была искренне убеждена, что при общении с сыном надо избегать любых упоминаний о бесланской трагедии, всячески отвлекать его от них. Именно поэтому она стремилась выключить телевизор, как только начинались новостные передачи, возражала против того, чтобы сын посещал тех товарищей по Беслану, которые лежали в московских больницах. Более того, она предлагала сыну пока не ходить на занятия в корпус, а побыть дома, отдохнуть.

Кстати, она не одинока в своих заблуждениях. Родителям детей, переживших теракт, зачастую невдомек, что в первые дни после освобождения ребенку необходим разговор по душам. Ему потребно рассказать о пережитом и тем самым избавиться от своих тяжелых переживаний. И основная помощь, которую могут оказать родные, — не отвлекать, а внимательно и заинтересованно слушать рассказы мальчика о том, что ему пришлось пережить. Ему очень важно и одновременно страшно выговориться при поддержке близкого и любимого человека. И он чутко улавливает, хотят ли родители услышать его, готовы ли к разговору по душам. А вот если подросток почувствует, что близкие боятся его тяжелых рассказов и «странных» реакций, то он скорее предпочтет (так легче и безопаснее) подавить свои эмоции, чем позволит им вырваться наружу с риском потерять контроль над собой. А значит, его психическое напряжение долгое время не найдет себе выхода.

Не знают они и о том, что одним из самых эффективных способов предупреждения посттравматического синдрома являются связи между людьми, возможность реализовать свой потенциал, оказывая помощь и поддержку другим людям. Эти связи позволяют человеку «двигаться от тьмы к свету», помогают ему не скатиться к позиции жертвы, не погрязнуть в болоте бессердечия, а почувствовать себя сильным и способным поделиться своими силами с другими.

Именно такая позиция помогает человеку, пережившему террористический акт, продуктивно пережить его последствия и вернуться к полноценной жизни.

Нам необходимо подвести родителей к пониманию того, что травму, полученную во время теракта, могут усилить условия жизни после освобождения (непонимание, отсутствие поддержки, непризнание ответственности подростка, возможности помогать другим), которые лишают его смысла существования. Тем более что эти ценности полностью совпадают с национальными традициями осетинского народа. И радость, и горе здесь переживаются всем миром, рождая в сердцах переживших трагедию людей жизненно необходимые им ощущения поддержки и участия. Этакий стихийный дебрифинг, позволяющий не уйти в изоляцию и уникализацию своих чувств, а выразить и «переработать» не только мысль, но и глубинное чувство и прийти к убеждению: «Я — один из этих людей, мы все пережили общее горе, и у нас не только общее прошлое, но и общее будущее».

Каждый из нас смог убедиться в этом воочию, просматривая облетевшие весь мир телетрансляции с места чрезвычайных событий. Удивительная слаженность действий и взаимная поддержка, которую проявили жители Беслана, спасая из-под обстрела своих и чужих детей, вызвали восхищение. И надежду на то, что побывавшие в аду люди найдут в себе силы жить дальше.

ВОЗРОЖДЕНИЕ ИЗ БОЛИ

На заключительном этапе консультации мы подробно разбирали памятку, предназначенную тем, кто пережил теракты. Осмысливали каждый из ее пунктов и примеряли на особенности жизненной ситуации Тамары и ее сына. Один экземпляр Тамара попросила «для памяти». Пришлось срочно включать принтер.

Не буду приводить всю эту памятку, процитирую лишь несколько моментов, которые важно помнить и нам, и родителям детей-заложников. В частности, им нужно обязательно знать, что для тех, кто пережил чрезвычайную ситуацию, очень важны:

• Активность — помощь другим может приносить пострадавшим в террористической ситуации некоторое облегчение. Но при этом не следует путать активность со сверхактивностью, которая вредна уже тем, что отвлекает внимание человека от той помощи, в которой он сам нуждается.

• Реальность — необходимо сопоставлять реальность с представлениями о ней. Например, принимать участие в похоронах, осматривать место действия, возвращаться на место катастрофы в ее годовщину и т.п. Все это помогает человеку примириться с реальностью.

• Парадоксальные поступки — как только человек осознает экстремальную ситуацию и примет ее как свершившееся событие, нужно думать об этом, говорить об этом с другими, чтобы пережить случившееся; особенно важно обсуждать это событие с тем, кто, имея подобный опыт, чувствует себя хорошо.

• Физическая и эмоциональная поддержка со стороны других людей — они необходимы, для того чтобы облегчить состояние. Ни в коем случае нельзя отказываться от поддержки. Более того, просить о поддержке и помощи не только не стыдно, но и необходимо.

• Уединение — для того, чтобы справиться со своими чувствами, необходимо не только общение с другими людьми, но и уединение. Нужно найти возможность побыть одному, без семьи и близких друзей. Излишняя активность и блокирование собственных чувств могут замедлить процесс возрождения из боли.

• Возрождение из боли. В период реабилитации неизбежна душевная боль. Важно понимать, что эта боль помогает человеку возродиться к новой жизни. Пережив то, что произошло, человек может стать даже более сильным, умудренным и зрелым, чем был до трагической ситуации.

ЧТО НУЖНО И ЧЕГО НЕЛЬЗЯ ДЕЛАТЬ

• НЕ скрывайте свои чувства. Проявляйте ваши эмоции и давайте вашим друзьям обсуждать их вместе с вами.

• НЕ избегайте говорить о том, что случилось. Используйте каждую возможность пересмотреть свой опыт наедине с собой или вместе с другими.

• НЕ позволяйте вашему чувству стеснения останавливать вас, когда другие предоставляют вам шанс говорить.

• НЕ ожидайте, что воспоминания уйдут сами по себе. Чувства останутся с вами и будут посещать вас в течение длительного времени.

• Выделяйте время для сна, отдыха, размышлений.

• Проявляйте ваши желания прямо, ясно и честно говорите о них семье, друзьям и на работе.

• Постарайтесь сохранять нормальный распорядок вашей жизни, насколько это возможно.

• Позволяйте вашим детям говорить вам и другим об этих эмоциях и проявлять себя в играх и рисунках.

• Способствуйте сохранению у ваших детей распорядка жизни, учебы и позволяйте им действовать согласно их собственным представлениям.

ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

А Аслану специальная работа с психологом не понадобилась. Мама чутко впитала все психологические премудрости и справилась своими силами. На следующий день подросток появился в кадетском корпусе и приступил к занятиям. Психолог, работающий в этом корпусе, внимательно отслеживает его поведение. На днях она сообщила, что лицо подростка стало оттаивать, он вышел из круга отчуждения и свободно общается со сверстниками, участвует не только в учебных занятиях, но и в их играх. В свободное время он навещает в больнице одного из своих осетинских друзей. Жизнь продолжается.