Смысл травмы

Работа с травматическим стрессом
в экзистенциальном подходе

Осмысление произошедшего, придание «смысла» травме — необходимый элемент для полноценного завершения фазы исцеления при травматическом стрессе. Важность и значимость этой работы в том, что через нее происходит снятие фиксации с травматической ситуации и переход к личной истории в целом. Дело в том, что серьезность травмы (по сравнению с другими проблемами) часто затмевает в глазах психологов то, что это — часть жизни. Болезненная, тяжелая, подчас невыносимая — но часть.

Часто сами психологи фиксируются на работе непосредственно с травматическими переживаниями и не придают значения тому, что эти переживания нужно вводить в контекст всей жизненной истории клиента.

Главное в этой работе то, что к интеграции травмы нельзя приступать прежде, чем напряжение, возникшее в ее результате, не будет «выпущено». Это может окончательно произойти только с полным принятием и признанием факта произошедшего.

Техники «интеграции травмы» применяются, когда человек находится на фазе исцеления. Когда уже болит не так сильно, когда энергия стресса сброшена, мы можем начать «переваривать» его последствия.

ВТОРИЧНАЯ ВЫГОДА

Подчеркну, что задача интеграции — это не восстановление. Восстановление как таковое невозможно. И чем сильней для человека травма, тем это в большей степени верно. Именно поэтому подходы, основанные на идеях социальной адаптации, здесь не работают. Исцеление — это не возращение «обратно», что является иллюзией. Это построение новой жизни и, соответственно, новое обретение смысла.

Главным результатом работы по интеграции травмы является осознание клиентом того, что травма — только часть его, значимая, но имеющая свои четкие границы и свое, определенное значение.

Во многом эта работа является профилактикой получения «вторичной выгоды» от травматизации.

Из классических подходов наиболее подробно «работа со смыслом» освещена в логотерапии. Это направление в экзистенциальной психологии, основанное В. Франклом, на работы которого существенно повлиял пережитый им опыт концентрационного лагеря в фашистской Германии.

Трудно говорить о каких-то специфических техниках логотерапии — скорее, здесь есть особый подход к трактовке жизненного опыта (включая все несчастья, которые происходят с человеком).

Главная задача здесь для психолога — помочь человеку найти смысл произошедшего. Однако как это сделать, когда ситуация ужасающе бессмысленна?!

Важно помнить следующее. Существуют условия достижения смысла, без которых его найти невозможно¹. Человек лишь тогда может сам найти смысл ситуации, когда он:

• может принять ситуацию (то есть факт случившегося);

• затронут определенной ценностью — когда ему что-либо нравится либо не нравится;

• свое поведение ощущает как свое (совесть и ответственность);

• осознаёт вызов (призыв) ситуации («этот момент существует для того, чтобы...»).

Если эти условия не выполнены — смысла быть не может как такового.

ЧЕТЫРЕ ЗАДАЧИ

Значит, мы можем выделить четыре задачи, решение которых необходимо для возникновения смысла.

Принятие факта

Вся предшествующая работа как раз и направлена на принятие случившегося. Проходя через фазы шока, гнева, а затем депрессии, человек приближается к контакту с происшедшим.

Важно, что если ситуация не принята — любые разговоры о ее смысле бесполезны.

Контакт с ценностями

Это уже специфический этап работы. Здесь мы занимаемся тем, что проясняем систему ценностей клиента. Сначала мы помогаем ему провести своего рода «инвентаризацию» ценностей, вне связи со случившимся.

Для такой работы можно применять разные теории ценностей. На мой взгляд, наиболее прагматичный подход — использование концепции трех ценностных категорий из арсенала логотерапии.

– Ценности переживания.

Например, наслаждение музыкой, ландшафтом; переживание другого человека — любовь, привязанность.

– Творческие ценности.

Это ценности создания чего-то нового (например, в работе, домашнем хозяйстве, вплоть до отстаивания своих убеждений).

– Ценности позиции.

Они проявляется в том, как человек относится к тому, что происходит в его жизни, как ведет себя по отношению к жизненным событиям (я, например, оцениваю все происходящее через призму того, как это скажется на моих детях, возможности вывести их в люди).

Итак, мы беседуем с клиентом, записываем, иногда просим его записывать дома и в результате получаем описание его ценностей.

Затем мы просим его подумать над тем, с какими ценностями входит в противоречие ситуация травмы? Далее подробно разбираем каждый случай, чтобы ответить на вопрос — уничтожила ли травма эту ценность во мне?

Если ответ — «нет» (а так бывает почти всегда со значимыми для человека ценностями), тогда мы узнаем о том, изменилась ли как-то эта ценность.

В результате мы составляем портрет «мира ценностей», которые остались после ситуации и важны здесь, в настоящее время. Главная задача психолога — помочь человеку почувствовать контакт со своими ценностями. Часто осознание того, что они остались и существуют, дает целительный эффект.

Здесь очень важно прочертить границы ответственности. Перекладывание ответственности на других часто связано, как это ни парадоксально, с гиперответственностью. Если я не могу четко осознать меру моей ответственности, то один из выходов — чтобы не отвечать за все, перестать отвечать за что-либо вообще. В этом случае нам надо методично разобрать происходящее «тогда» (во время травмы) на предмет ответа на вопрос: что из случившегося зависело от клиента и насколько?

Здесь очень важно избегать обобщений («от меня ничего не зависело», «все из-за меня»). Нужно максимально въедливо разобраться с каждым аспектом случившегося, ища такую меру ответственности, с которой был бы полностью согласен клиент и которая не противоречила бы здравому смыслу.

Важнейшая задача установления границ ответственности — это избавление от непродуктивного чувства вины. Мы помним, что вина является одной из форм агрессии, обращенной на самого себя. Если мы видим в самообвинениях энергетическое, гневное наполнение — наша задача помочь его отреагировать. Но бывает и так: энергия гнева уже отчасти ушла, а вина остается, превратившись в ложное убеждение. Это возникает в результате «наложения» друг на друга посттравматической вины (например «вины выжившего») и ложных убеждений, возникших в раннем детстве. Часто это варианты жизненных сценариев, про которые писал Э. Берн.

В таком случае мы отступаем от работы непосредственно с травмой и переходим к традиционной работе с ложным убеждением, используя техники психодрамы, сценарного анализа и пр.

В ряде случаев (при потере близкого) вина является формой фиксации на шоковой фазе переживания горя. Как отмечал Б. Хеллингер, «пока я обвиняю себя — есть надежда, что все можно вернуть». Здесь может помочь использование психодраматической техники «разговора с ушедшим». Через обмен ролями клиент выясняет у погибшего близкого, хочет ли тот, чтобы клиент чувствовал вину, нужно ли ему это? Только преодолев ложные самообвинения, мы можем выйти на действительную ответственность, дающую силы, а не мешающую жить.

Конечный вариант работы можно оформить в виде записи — «в чем моя ответственность, в чем — других».

Помощь в принятии вызова (призыва) ситуации

Это основная, специфическая задача логотерапии. Собственно говоря, именно это и называется «нахождением смысла».

Поиск «смысла травмы»

Подчеркну, что к этому этапу стоит приступать не раньше принятия факта случившегося (не «головой», а всей личностью в целом, то есть телом, эмоциями и пр.), установления контакта с ценностями и осознания меры своей ответственности.

Если это не сделано, то разговор с человеком о смысле либо вызовет агрессию, либо приведет к рационализациям. «Рождение смысла» — процесс мучительный. Это один из вариантов катарсиса. Поэтому, если человек говорит о значении происшедшего, но при этом остается «замороженным», не вкладывает в слова эмоции, — мы на ложном пути. Тогда мы прекращаем работу со смыслом и переходим к более «ранним» техникам.

– Переключение с рассуждений о том, «чего я теперь могу ждать от жизни?» на размышление о том, «чего теперь жизнь ждет от меня?»².

Хорошим примером здесь будет высказывание И. Бекона, пережившего фашистские концлагеря:

«Мальчиком я думал: «Я расскажу им все, что я видел, в надежде, что люди изменятся к лучшему». Но люди не изменились и даже не хотели знать. Гораздо позже я действительно понял смысл страдания. Оно может иметь смысл, если меняет к лучшему вас самого»³.

– Обсуждение трех вопросов: «Что я могу сейчас дать другим?»; «Что я могу взять от других?»; «Как я теперь отношусь к другим и к себе?».

– Обсуждение вопроса: «Что ты сейчас можешь сделать из того, что не сделает никто кроме тебя?»

– Обсуждение немного измененного высказывания В. Франкла: «Жизнь либо имеет смысл, и в таком случае смысл не может исчезнуть ни от чего, что может случиться. Либо она не имеет смысла — но тогда это тоже не зависит от происходящих событий».

Очевидно, что в такой работе трудно говорить о какой-либо «технике». Скорее задача психолога — научиться разговаривать о смысле языком клиента. Порой это бывает сложно. Главное — помнить: каждый человек (даже слабо рефлексирующий) как-то взаимодействует со своими смыслами.

Важно не давать опережающих заключений по типу банальных обобщений жизненного опыта или глубоких философских рассуждений. Это тонкая и важная работа, которая должна совпадать с личным темпом клиента. Он может двигаться на пути обретения смысла крайне медленно. Но это его путь и его смысл. Только в этом случае и будет катарсис.

Для позиции терапевта важны открытость и доверие к исцеляющим ресурсам другого. Часто простой контакт со сферой смысла приводит к катарсису. Поэтому здесь мы избегаем внушений и морализаторских обобщений. Наша задача — позволить клиенту «вырастить» свой смысл. Это во многом интуитивная, но исключительно ресурсная работа. И именно через такую работу мы содействуем успешному прохождению клиента через фазу исцеления.

Олег ХУХЛАЕВ,
кандидат психологических наук

ЛИТЕРАТУРА

¹ Ленгле А. Экзистенциальный анализ — найти согласие с жизнью // Московский психотерапевтический журнал. – 2001. – № 1.

² см. Франкл В. Воля к смыслу. – М., 2000. С.105.

³ Там же, с. 285.