КЛЯКСЫ И ХИМЕРЫ

Есть ли будущее у проективных тестов?

От гадания на кофейной гуще
проективная диагностика
отличается лишь тем,
что первое справедливо считается забавой,
а второе — почему-то наукой.

Роберт Эпстайн,
американский психолог

Более полувека назад большой знаток истории психологии Э.Г. Боринг ввел в научный обиход понятие Zeitgeist — дух времени, которым обозначил особую интеллектуальную атмосферу, присущую тому или иному периоду развития науки и способствующую синхронному возникновению в разных концах света одних и тех же идей. Похоже, дух нашего времени отличают изрядный скептицизм и критичность, побуждающие психологов всего мира к переоценке годами складывавшихся представлений и даже к низвержению признанных кумиров. К примеру, контент-анализ материалов, опубликованных к 150-летнему юбилею З. Фрейда, показал: слово «шарлатан» в них встречается чаще слова «гений». И таких примеров множество.

Список Эпстайна

«Школьный психолог» не остался в стороне от этих веяний. За последние годы на наших страницах появилось несколько дискуссионных материалов, критически препарировавших некоторые модные идеи психологии века минувшего и нынешнего. Не у всех читателей эти материалы встретили одобрение, в некоторых письмах в редакцию даже прозвучали упреки их автору в крайней субъективности и даже в циничном нигилизме. К счастью, этими упреками дело и ограничилось. А вот американскому психологу Роберту Эпстайну, несколько лет занимавшему пост главного редактора журнала «Psychology Today», в похожей ситуации под шквалом упреков пришлось оставить свой пост. Чем же он так провинился?

В одном из недавних номеров журнала появилась статья Эпстайна, посвященная развенчанию психологических мифов ХХ века. В ней автор в произвольном порядке перечисляет 10 научных достижений, получивших в прошлом широкое признание, но нуждающихся, на его взгляд, в критической переоценке. Знакомясь со «списком Эпстайна», невольно поражаешься правоте Боринга — идеи действительно витают в воздухе. Значит, пришло их время!

Среди псевдонаучных пустышек американский автор, в частности, называет эффект Моцарта, широко разрекламированный его «первооткрывателем», но на самом деле оказавшийся мыльным пузырем. Характерно, что статья, посвященная этому сомнительному явлению, не так давно появилась и в «Школьном психологе» (2005, № 18). Не обошел стороной Эпстайн и феномен припоминания травматического опыта, поставленный под сомнение экспериментами Э. Лофтус. И этот феномен мы тоже без заморской подсказки недавно осветили на наших страницах (2006, № 5).

А вот некоторые иные заявления Эпстайна даже завзятым скептикам могут, пожалуй, показаться слишком провокационными. В черный список американского ниспровергателя кумиров неожиданно попали... проективные тесты! Тут невольно начинаешь испытывать настороженность — настолько смелым и категоричным кажется этот выпад. Картинки Розенцвейга, ТАТ, карточки Люшера, незаконченные предложения давно и прочно вошли в инструментарий практических психологов всего мира. А обложку недавно изданного в Лондоне психологического словаря украшает причудливая клякса Роршаха — своеобразный герб психологической науки. И эти иконы практической психологии какой-то критикан объявляет фальшивыми идолами?! Не погорячился ли он?

Тут стоит внимательнее присмотреться, на что же в своем бунтарском аффекте замахнулся Эпстайн (кстати, не только он, но об этом — ниже) и насколько убедительны его критические суждения.

Приоткрывая завесу

История проективной диагностики насчитывает уже 85 лет. В 1921 году увидела свет книга Германа Роршаха «Психодиагностика» (кстати, Роршаху принадлежит и сам этот термин), познакомившая мир с правилами толкования причудливых симметричных клякс. До сакрализации своего метода автор не дожил — менее чем через год после выхода своей единственной книги скоропостижно скончался от перитонита. При его жизни было продано всего несколько экземпляров «Психодиагностики», которая большинством современников была воспринята как курьез. (Подробнее о Г. Роршахе и его тесте см.: «Школьный психолог», 2002, № 19). Но Роршаху была суждена посмертная слава. Довольно скоро его тест получил признание и нашел широкое распространение во всем мире. Вослед ему появились и другие методики, основанные на использовании того же психологического механизма — проекции. В 1939 году Л.К. Франк, рассмотрев все созданные к тому времени подобные методики, предложил для них общее название — «проективные тесты», с той поры за ними и закрепившееся. В последующие годы инструментарий проективной диагностики продолжал пополняться, и ныне количество проективных методов исчисляется многими десятками. Ни один из них, правда, так и не сравнился по популярности с самым первым из проективных тестов — шедевром Роршаха, счет запротоколированных использований которого идет на миллионы.

В основе проективных методов лежит представление о том, что, оперируя неопределенным, слабо структурированным стимульным материалом или создавая собственный графический или вербальный продукт, тестируемый проецирует на него свои безотчетные склонности и установки, скрытые переживания и внутренние конфликты, никаким иным способом достоверно не выявляемые. Сама по себе такая процедура приоткрывания завесы над потаенным внутренним миром личности представляется очень подкупающей и соблазнительной. С проективным тестом в руках психолог предстает чуть ли не ясновидцем, проникающим сквозь поверхностные наслоения в самые глубины человеческой натуры. Неудивительно, что именно проективная диагностика привлекает особое внимание тех, кто приходит в психологию преисполненным стремления научиться «видеть людей насквозь».

За расцветом – упадок?

В нашей стране на протяжении полувека проективные тесты (как, впрочем, и любые другие) практически не использовались в силу партийного запрета на психодиагностику как таковую. На очередном витке истории (шлягер «Отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног!» в наших краях периодически входит в моду) советские психологи, стремительно переродившиеся в постсоветских, с восторгом ухватились за всё, чего раньше были вынуждены сторониться, — от толкования снов до вычисления IQ. Проективные тесты также были подняты на щит. И сегодня в портфеле, пожалуй, любого школьного психолога имеется соответствующая методика, зачастую не одна.

Правда, предпочтения российских психологов несколько отличаются от выбора их западных коллег. За рубежом, как уже говорилось, первенство принадлежит чернильным кляксам, далее в рейтинге популярности с небольшим отрывом следуют «Рисунок человека» (в модификации К. Маховер — не путать с тестом IQ Ф. Гудинаф), ТАТ, тест незавершенных предложений, САТ (детский вариант ТАТа, предложенный Л. Беллаком). Наши психологи, поначалу воодушевленные возможностями Роршаха и ТАТа, постепенно к ним охладели, смущенные сложностью процедуры интерпретации данных. Зато огромную популярность завоевали цветовой тест Люшера, подкупающий своей кажущейся простотой, тест фрустрации Розенцвейга, а также всевозможные графические методы, в первую очередь «Дом — Дерево — Человек», «Несуществующее животное», «Рисунок семьи».

Как это почти всегда бывает в наших краях, заимствования оказались слишком запоздалыми. «Психодиагностика» Роршаха впервые была издана в переводе на русский язык лишь 3 года назад — спустя 82 года после выхода оригинала. Похожая судьба постигла и прочие тесты. Так, книга Карен Маховер «Проективный рисунок человека» дожидалась перевода почти полвека и увидела свет в России лишь в конце 90-х. Изголодавшиеся постсоветские психологи жадно набросились на продукты «второй свежести», не отдавая себе отчета, что за десятилетия, прошедшие с момента опубликования тестов, накопился обширный и весьма противоречивый опыт их использования, породивший сильные сомнения и упреки в их адрес.

Так уж сложилось, что большинство наших психологов-практиков интересуются лишь конкретными практическими руководствами, оставляя прочее «скучное чтение» глубоко презираемым ими «теоретикам». Так, био-библиографический словарь «Психология» — настольную книгу американских коллег — в нашей стране ожидал полный издательский провал. А ведь именно в нем — в статьях, посвященных авторам проективных тестов, — можно было бы найти очень любопытные суждения авторитетных американских ученых. Например, в статье о Генри Мюррее, создателе ТАТа, читаем: «...Существуют убедительные данные о том, что ТАТ неадекватен как научный инструмент. Такие инструменты имеют скорее ритуальное, чем научное значение».

Да и уже упоминавшийся Роберт Эпстайн свои провокационные суждения вынес не из собственного плохого настроения или личной предвзятости. Он лишь в акцентированной, эпатажной форме высказал то, о чем за рубежом в последние годы пишут всё более активно, сердито и даже зло. «Кто виноват в злоупотреблении проективными тестами? Не сами ли тесты?», «Кляксы Роршаха: в плену ложных интерпретаций», «Научный статус проективных методов требует критической переоценки». Статьи под такими названиями выходят в Европе и Америке одна за другой. Неужели действительно золотой век проективной диагностики миновал и закат не за горами?

Чья проекция?

В свое время Жана Пиаже, автора ярких экспериментов по выявлению детского эгоцентризма, упрекали в том, что его опыты на самом деле выявляют эгоцентризм экспериментаторов — «зациклившись» на собственной точке зрения, те оказываются не в состоянии встать на позицию ребенка и навязывают ему свою. Насколько справедливы эти упреки в адрес великого швейцарца — тема совсем другого разговора. А вот что касается проективных тестов, то тут подобный взгляд кажется вполне справедливым. Говорят: «Если что-то упорно искать, то непременно найдешь». Создатели проективных тестов и их последователи-практики хорошо знали, что ищут. И не приходится удивляться, что в итоге находили именно это. Убежденность в обязательном существовании внутренних конфликтов, имеющих к тому же либидозную природу, заставляет усматривать их проявление в чем угодно — от случайных оговорок до нажима карандаша.

Важно также отметить, что, подобно психоанализу, выросшему из клиники неврозов и произвольно распространившему свои объяснительные принципы на всех людей без исключения, проективные тесты разрабатывались и апробировались в русле клинической практики, то есть работы с психически нездоровыми пациентами. В силу этого их использование применительно к здоровым людям кажется не вполне оправданным. Конечно, представление о том, что в помощи нуждаются практически все, находит множество приверженцев — особенно среди тех, чей заработок на нем и зиждется. Естественные перепады настроения, бытовые конфликты и затруднения в общении, противоречивые склонности, несбывшиеся мечты, снижение самооценки вследствие жизненных неудач, переживания горя, стыда или вины, вызванные объективными драматическими обстоятельствами, — всё то, с чем люди веками благополучно справлялись самостоятельно, с опорой на религиозную веру, культурные нормы и поддержку близких, сегодня объявлено сферой компетенции психологов. (И как еще только стоматологи не догадались настаивать на необходимости своих услуг по ежедневной чистке наших зубов!)

Немудрено, что обоснование этому легко находится в реакциях на проективные стимулы. Персонаж картинки ТАТа видится вам дерущимся? Вот и показала себя ваша агрессивная натура, о которой вы, наверное, даже не догадывались! Обнимающимся? Поздравляем с латентной гомосексуальностью! Вырывающимся из объятий? Повышенная тревожность требует психотерапевтического вмешательства. А вы еще не желаете в этом себе признаться?! Что ж, придется поработать и с вашими защитными механизмами. Да не сердитесь вы так — на трансфер у нас тоже есть управа!

Еще о парадоксе

Парадокс проективных методов — уравновешенная, гармоничная, благополучная, зрелая личность выпадает из фокуса их внимания. Ориентированный на выявление симптомов, тест их и выявляет — в лучшем случае в мягкой степени выраженности. Выполняя задания теста, показать себя с хорошей стороны крайне трудно — такая попытка, скорее всего, будет расценена как социальный камуфляж, маскирующий болевые точки. И не настаивайте на том, будто у вас ничего не болит! «Доктору» виднее!

Важно отметить и то, что психоаналитические трактовки традиционно доминируют в интерпретации результатов тестов — в первую очередь графических, рисуночных. Прочитайте руководство Бернса и Кауфмана «Кинетический рисунок семьи», потом наугад просмотрите спонтанные рисунки какой-нибудь группы обычного детского сада. Вы ужаснетесь обилию фаллической и инцестуальной символики, которая, согласно предложенной интерпретации, прольется на вас с невинных на первый взгляд детских творений! Не верите — прочитайте внимательно хотя бы пример, который приводят авторы: что означает изображение мальчика, поливающего из шланга газон под лучами улыбающегося солнышка. Вы уже догадываетесь, о чем речь? И готовы с этим согласиться?

Если не готовы, то, наверное, возразите: «Не надо эти символы так буквально понимать». А все остальные — надо? На чем зиждется уверенность в том, что они более обоснованны и достоверны?

Прочтите инструкции по интерпретации результатов подобных тестов — они весьма однозначны и безапелляционны: широко открытые глаза на рисунке означают одно, закрытые — другое, прищуренные — третье... И ничто иное! Симптомы, симптомы, симптомы...

В профессиональной среде о проективных тестах сложено немало анекдотов. Один из них кончается словами: «Доктор, и не стыдно вам показывать мне эти непристойные картинки?»

Тут почти в буквальном смысле каждый трактует увиденное в меру своей испорченности. А поскольку мера эта неодинакова, то и интерпретации одних и тех же данных разными экспертами порой серьезно различаются. Надежность — важнейший показатель диагностической методики — у проективных тестов очень невысока. А велика ли ценность, скажем, рентгеновского снимка, на котором один хирург увидит перелом, другой — вывих, а третий — отложение солей?

Сомнения в надежности тестов возникают и в связи с тем, что повторное тестирование одним и тем же методом (которое, кстати, в реальной практике проводится довольно редко) почти всегда дает иные результаты, чем при первой попытке. Даже проведя «ретест» в тот же день, можно получить два психологических портрета, заметно отличающихся друг от друга. Критикам проективной диагностики это дает основание заявлять, что реально тесты фиксируют лишь наличное эмоциональное состояние тестируемого на данный момент. Реакции на проективные стимулы зачастую выступают отголосками реакций на эмоционально значимые события повседневной жизни. Поэтому совсем нелишне знать событийный контекст ответов тестируемого — возможно, его реакции определяются недавней семейной ссорой либо, напротив, повышением по службе. А при том, что сама ситуация тестирования в большинстве случаев выступает волнующей, стрессовой, не приходится удивляться, что в результатах нередко проступают опасения, озабоченность, проявления защитных механизмов.

Гадание по-научному

Все перечисленные упреки фигурировали в научной литературе уже не раз. В качестве контраргумента обычно приводились ссылки на необходимость большого практического опыта, который, как считается, только и позволяет достоверно трактовать полученные результаты тестирования. В разных источниках можно встретить упоминания о том, что начинающему диагносту следует провести тестирование не раз и не два, а десятки и сотни раз, прежде чем он научится подлинной диагностической проницательности. Но многие ли практики могут похвастаться столь богатым опытом?

Еще один неожиданный упрек резко прозвучал как раз на рубеже веков. Сторонники проективных тестов прежде на любую критику приводили многочисленные примеры успешных и достоверных заключений, призванные свидетельствовать о больших возможностях тестов. А раз тесты могут правильно диагностировать — это ли не доказательство их валидности? Ошибки и неточности всегда можно списать на недостаток квалификации и опыта у конкретных исполнителей, на злоупотребления в конце концов.

Критики тестов совсем недавно обратили внимание на довольно очевидный факт: сколь неопределенным и расплывчатым является стимульный материал, столь же размыты и нечетки формулировки результатов. Психологические портреты, созданные на основе Роршаха или неоконченных предложений, удивительным образом напоминают астрологические портреты личности, более или менее приложимые почти к любому человеку. И то, что сам человек готов с таким портретом согласиться (хотя бы отчасти), свидетельство вовсе не валидности метода, а так называемого эффекта Барнума — готовности человека верить расплывчатым формулировкам, если они персонифицированы и подкреплены авторитетом. Ввиду присущей большинству из нас эгоцентричности мышления мы даже не отдаем себе отчета: то, что лично мне говорится обо мне любимом, на самом деле может относиться практически к любому человеку.

Об одном ярком эксперименте, иллюстрирующем эффект Барнума, «Школьный психолог» уже писал. Австралийский профессор психологии Роберт Треветен регулярно заставляет студентов-первокурсников описывать то, что они видят в причудливых чернильных кляксах теста Роршаха. Затем, якобы обработав принесенный ему материал, профессор под большим секретом выдает каждому студенту тот же самый «анализ личности» из 13 фраз, заимствованных из популярных гороскопов, и просит высказать мнение о его достоверности. Только после того, как при всей аудитории каждый студент заявит, что вполне удовлетворен правильностью анализа, Треветен позволяет заглянуть в бумаги друг друга. Он считает, что это отличная практическая работа для введения в курс психологии.

Истина посередине

Об опытах Треветена обычно вспоминают в связи с критикой псевдонаучного астрологического подхода к личности. Но ведь на них можно взглянуть и иначе! Анализ реальных психологических диагнозов просто поражает их сходством с астрологическими выдумками. А поскольку сегодня «психологически подкованный» обыватель готов признать у себя и эдипов комплекс, и элементы нарциссизма и что угодно еще, ему психологами приписанное, то и полученные при тестировании результаты вполне могут производить впечатление достоверных. При этом, как в астрологии, случаи правильного угадывания идут в копилку позитивного опыта и широко рекламируются, промахи и провалы сбрасываются со счетов. Может ли себе такое позволить психолог, стоящий на научных позициях?!

Подводя итог, следует справедливости ради подчеркнуть, что радикальных критиков, готовых объявить проективную диагностику лженаучной и призывающих полностью от нее отказаться, не так уж много. Их категоричные суждения производят впечатление столь же непродуктивной крайности, как и восторженная приверженность Роршаху и ТАТу. Истина, как это часто бывает, лежит посередине — в сдержанном и осторожном принятии небесспорных методов, в осознании их реальных возможностей, которые не стоит преувеличивать, но вряд ли стоит и вовсе отвергать.

Во многих книгах по психодиагностике мы находим предостережение: не следует безоговорочно доверяться данным проективных тестов и пытаться строить на их основе однозначный диагноз. Любые проективные методы допустимо использовать не для постановки диагноза, а для формулировки гипотез, подлежащих впоследствии проверке более надежными методами.

Так что кумиров минувшего века рано, пожалуй, волочь на свалку. Но сомнения в их всемогуществе сегодня заставляют отказаться от привычного поклонения им, на смену которому приходит более сдержанный и критичный подход.

Сергей СТЕПАНОВ