Шаги вокруг стола в гостиной, ритмичные и быстрые, послышались в четверть второго ночи. Мама спала в одной из комнат наверху, мой брат Герман — в другой, дедушка — на мансарде, в старой ореховой кровати, которая, как вы помните, однажды рухнула на моего отца. Я только что вылез из ванны и энергично вытирался полотенцем, как вдруг услышал шаги. То была поступь человека, быстро ходившего внизу вокруг стола в гостиной. Свет из ванной освещал заднюю лестницу, спускавшуюся прямо в гостиную. Я видел тусклое мерцание тарелок на посудной стойке. Стола мне не было видно. Шаги продолжали ходить вокруг стола. Ритмично скрипела половица, когда на нее наступали. Сначала я предположил, что это вернулись папа или брат Рой, которых мы ждали со дня на день. Потом я заподозрил, что к нам забрался вор. И только спустя некоторое время меня осенило, что это привидение. Топотня по столовой продолжалась минуты три, и я на цыпочках пробрался в комнату Германа. — Тс-с, — прошипел я, расталкивая его в темноте. — О-о-а, — простонал он низким, тоскливым тоном. Он всегда подозревал, что рано или поздно нечто обязательно «сцапает его» в ночи. Я назвал себя. — Внизу что-то есть! — сказал я. Он встал и последовал за мной на лестничную площадку. Мы прислушались. Ни звука. Шаги прекратились. Герман тревожно взглянул на меня. Из одежды на мне было одно банное полотенце. Он хотел вернуться в постель, но я схватил его за руку. — Там что-то есть! — сказал я. И шаги тут же возобновились; казалось, кто-то бегал вокруг стола, а потом тяжелой поступью направился по лестнице в нашу сторону. Свет по-прежнему тускло освещал лестницу. Мы ничего не видели, а только слышали шаги. Герман побежал в свою комнату и захлопнул дверь. Я захлопнул дверь на лестничную площадку и припер коленом. Прошла томительная минута. Я медленно приоткрыл дверь. Ни души. Ни звука. Больше никто из нас призрака не слышал. Хлопанье дверей разбудило маму. Она выглянула из-за своей двери. — Мальчики, что это там у вас творится? — потребовала она объяснений. Герман вышел из своей комнаты. — Ничего, — ответил он сухо, но было заметно, что он слегка позеленел. — Что за беготню вы тут устроили по лестнице? — полюбопытствовала мама. Значит, она слышала шаги! Мы посмотрели на нее. — Воры! — вскричала она интуитивно. Я попытался ее успокоить, сделав несколько шагов вниз по лестнице. — Герман, пошли, — сказал я. — Я останусь с мамой, — сказал он. — Она очень взволнована. Я шагнул назад на лестничную площадку. — Ни с места, вы оба, — велела мама. — Мы вызовем полицию. Так как телефон находился внизу, я не совсем представлял, как нам удастся вызвать полицию, к тому же я вовсе не хотел никакой полиции, но тут мама приняла одно из своих молниеносных и неподражаемых решений. Она открыла окно своей спальни, которое выходила окнами на спальню соседей, взяла туфлю и запустила ею в окно напротив в узком проходе, отделявшем наши дома. В спальне отошедшего от дел гравера по имени Бодвел и его жены звякнуло стекло. В последние годы Бодвел хворал и был подвержен умеренным «приступам». Большинство наших знакомых и соседей страдали теми или иными приступами. Было около двух часов. Безлунная ночь. Низко нависли черные тучи. В то же мгновение Бодвел с криком подскочил к окну, размахивая кулаками и брызжа слюной. До нас донесся голос миссис Бодвел: «Мы продадим дом и уедем в Пеорию». Маме не сразу удалось достучаться до Бодвела. — Воры в доме! — кричала она. — В доме воры! Мы с Германом не осмелились признаться ей, что в доме не воры, а привидения, поскольку этих последних она боялась еще больше. Бодвелу сначала показалось, будто она говорит, что это у него в доме воры. Но в конце концов он успокоился и вызвал полицию по телефону. После того как он отошел от окна, маме вдруг вздумалось швырнуть еще одну туфлю, но не потому что в этом была необходимость, а, как она потом объяснила, потому, что ее обуял неумолимый азарт метания туфель в окна. Я вовремя остановил ее. Полиция прибыла на место в похвально короткие сроки — целый «форд», битком набитый полицейскими, два мотоциклиста, восемь человек в патрульном фургоне и несколько репортеров в придачу. Они принялись колотить в нашу переднюю дверь. По стенам, по двору, в проходе между нашими домами запрыгали лучи фонариков.
— Открывайте! — гаркнул грубый голос. — Мы из участка! Я бросился было вниз, чтобы впустить их, раз они пришли. Но мама и слышать об этом не хотела. — Ты же голый, — сказала она. — Ты поплатишься за это жизнью. Я опять обмотался полотенцем. Наконец, полицейские навалились на нашу массивную дверь с граненым стеклом и выломали ее. Послышался треск дерева и звон стекла в прихожей. Лучи их фонариков шарили по стенам гостиной, нервически скрещивались в столовой, тыкались в коридоры, простреливали вверх по передней лестнице и наконец по задней. Они нащупали меня, стоявшего наверху в полотенце. Грузный полисмен взбежал по лестнице. — Ты кто? — вопросил он. — Я тут живу, — ответил я. — Тебе что, жарко? — спросил он. Мне, вообще-то, было холодно. Я отправился к себе и натянул брюки. Не успел я выйти из комнаты, как мне в ребра уткнулся револьверный ствол другого полисмена. — Ты кто? — вопросил он. — Живу я тут, — ответил я. Старший по группе отрапортовал маме: — Никаких признаков кого-либо, мадам, — сказал он. — Наверное, улизнул… а как он выглядел? — Их было двое или трое, — сказала мама, — они улюлюкали, носились по дому и хлопали дверями. — Странное дело, — сказал полисмен. — Все окна и двери крепко-накрепко заперты изнутри. Снизу доносился топот полисменов. Дом кишел полицейскими. Они распахивали настежь двери, вытаскивали ящики столов, открывали-закрывали окна, раздавался глухой стук опрокинутой мебели. С полдюжины полицейских вынырнули из темноты в передней наверху. Начался обыск всего этажа. Они отодвигали кровати от стен, срывали с крючков одежду в гардеробах, стаскивали с полок чемоданы и коробки. Один из них наткнулся на старую цитру, полученную Роем в награду за победу в бильярдном турнире. — Глянь-ка, Джо, — сказал он, бренькнув по ней своей лапищей. Полисмен по имени Джо взял ее и повертел в руках. — Что это? — спросил он меня. — Старая цитра, на которой спала наша морская свинка, — сказал я. В самом деле, у нас когда-то была морская свинка, которая спала только на цитре и ни на чем другом, но мне не следовало об этом заикаться. Джо и второй полисмен пристально уставились на меня и положили цитру на полку. — Никаких следов, — сказал полицейский, с самого начала докладывавший маме. — Этот парень, — объяснил он остальным, тыча в мою сторону большим пальцем, — был голый. Дамочка вся в историке. Все закивали, но не проронили ни слова. Только посмотрели на меня. В воцарившейся ненадолго тишине мы все услышали скрип на мансарде. Дедушка ворочался в постели. — Это что? — всполошился Джо. Не успел я что-то сказать или вмешаться, как человек пять-шесть полицейских бросились к мансардной двери. Я понял, что если они вломятся туда без предупреждения или даже с предупреждением, то добром это не кончится. Дед переживал стадию, в которой ему казалось, что войска генерала Мида под мощными ударами Джексона-Каменной Стены начали отступать и даже дезертировать. Когда я влез на мансарду, там царила жуткая суматоха. Очевидно, дед решил, что полицейские — это дезертиры из армии Мида, пытающиеся спрятаться на мансарде. Он выпрыгнул из постели в длинной фланелевой ночнушке поверх шерстяных подштанников, в ночном колпаке и в кожаной рубашке. Полисмены, должно быть, догадались, что разгневанный седобородый старикан — член семьи, но не успели это сформулировать. — А ну, назад, трусливые псы! — разбушевался дед. — В строй, скоты! С этими словами он влепил затрещину полицейскому, который нашел цитру, и тот покатился по полу. Остальные ретировались, но недостаточно проворно. Дед выхватил у одного их них револьвер из кобуры и выстрелил. Казалось, над головой раскололись стропила; мансарду заволокло дымом. Полицейский чертыхнулся и схватился за руку. Мы все каким-то образом оказались внизу и заперли деда на мансарде. Он выстрелил еще раз или два в темноту, после чего отправился почивать. — Это наш дедушка, — объяснил я Джо, едва переводя дух. — Он думает, что вы дезертиры. — Да уж, я вижу, — сказал Джо. Ночь определенно обернулась для полицейских разгромом. К тому же им, очевидно, не понравился «расклад»; что-то показалось им подозрительным (и я могу их понять). Они вновь принялись докапываться и допытываться. Ко мне подошел репортер, худосочный и узколицый тип. Мне пришлось напялить на себя одну из маминых блуз за неимением ничего другого под рукой. Репортер смерил меня подозрительно-любопытным взглядом. — И что же все-таки тут у вас стряслось, приятель? — спросил он. Я решился на предельную откровенность. — У нас тут привидения завелись, — признался я. Он посмотрел на меня долго и пристально, словно я — игральный автомат, проглотивший монету и оставивший его с носом. И убрался восвояси. Полицейские — за ним. Подстреленный дедом, придерживая забинтованную руку, изрыгал проклятия и богохульствовал. — Я должен отобрать у этого старого хрыча свой револьвер, — кипятился он. — Да, — поддакнул ему Джо. — Конечно, ты… а кто же еще? Я заверил их в том, что утром принесу оружие в участок. — Что стряслось с тем полицейским? — просила мама, после того как они ушли. — Дедушка его подстрелил, — сказал я. — За что? — поинтересовалась мама. Я сказал ей, что он был дезертир. — Кто бы мог подумать! — всплеснула руками мама. — А ведь такой на вид приличный молодой человек. На следующее утро дед был свеж как огурчик, вовсю острил и балагурил. Поначалу мы думали, что он все забыл, но не тут-то было. За третьей чашкой кофе он сурово призвал меня и Генри к ответу: — Какого черта лягавые всю ночь болтались по нашему дому? Этим он окончательно нас добил. Перевел с английского |
