В продолжение серии воображаемых интервью с мастерами мировой психологии публикуем вопросы, интересующие многих современных психологов, и ответы, которые мог бы на них дать блестящий американский мыслитель Уильям Джемс (1842–1910).

Уильям ДЖЕМС

С.С. Каково значение психологии для школы? Как психология может послужить правильной организации школьного дела?

У.Д. Вы глубоко, очень глубоко заблуждаетесь, если думаете, что из психологии, то есть из науки о законах душевной жизни, можно непосредственно для школьного употребления вывести определенные программы, планы или методы. Психология — наука, а преподавание — искусство; науки же никогда не производят прямо из себя искусств. Для этого необходимо посредничество какого-нибудь изобретательного ума, который, в силу своей оригинальности, начинает применять на практике результаты, добытые наукой.

Логика еще не научила ни одного человека правильно мыслить, и точно так же этика (если только вообще нечто подобное существует) еще никого не заставила хорошо поступать. Всё, что могут сделать подобные науки, — это помочь нам поймать себя и остановиться, когда мы готовы вывести ложное заключение или дурно поступить; они могут также сделать более отчетливой нашу критику самих себя, после того как мы совершили какую-нибудь ошибку. Наука только указывает границы, в которых приложимы правила искусства, и законы, которых не должен преступать тот, кто занимается этим искусством. Как поступить в каждом отдельном случае, не вышедшим за эти границы, — это всецело предоставляется на личное усмотрение. Один человек успешно выполнит свою работу одним способом, между тем как другой получит не менее удовлетворительные результаты совершенно иным способом; ни тот, ни другой не должен выходить за указанные границы.

Искусство обучения развивалось в классной комнате благодаря изобретательности учителя и из его согретых сочувствием наблюдений над проходившей перед его глазами действительностью. Даже в тех случаях, когда лицо, содействовавшее развитию искусства, в то же время было и психологом, — таким был, например, Гербарт, — педагогика и психология шли рядом, и первая вовсе не выводилась из второй. Обе были равнозначащими, и ни одна не была подчинена другой. Именно так преподавание и психология всегда должны быть согласованы друг с другом; но это не значит, что какой-нибудь способ преподавания есть единственный согласованный таким образом, ибо многие способы могут находиться в согласии с законами психологии.

…Я не вполне уверен в том, не лелеяли ли вы преувеличенных надежд. Это нисколько не удивило бы меня, потому что у нас слишком много кричали о психологии. Основаны были лаборатории, учреждены специальные кафедры, появились периодические издания на эту тему — в воздухе просто стон стоял. Индателям журналов и организаторам собраний надо было показать, что они предприимчивые люди, вполне знакомые с модными новостями. Даже некоторые профессора не без удовольствия помогали этому делу, и готов думать, что не дремали и издатели. Таким образом, понятие «новая психология» стало лозунгом, который вызывал в умах чудовищные представления; и учителя, среди которых есть много лиц, легко поддающихся руководству, ищущих и восприимчивых, — попали в пучину пустой болтовни о нашей науке и получили здесь больше заведомо ложных ответов, чем действительных знаний. Вообще, мистификация — это как будто какой-то рок, нависший над современными учителями. Сущность их дела, сама по себе достаточно ясная, до того раздута журналами и институтами, что часто ее отчетливым очертаниям грозит опасность расплыться в какие-то неопределенные туманности.

С.С. Существует ли тем не менее психологический подход к проблеме воспитания и обучения и в чем он состоит?

У.Д. Воспитание сводится в конечном счете к организации в человеке таких средств и сил для действия, которые дадут ему возможность приспосабливаться к окружающей социальной и физической среде. «Невоспитанный» человек — это человек, который во всяком положении, сколько-нибудь отличающемся от шаблона, приходит в замешательство. Наоборот, «воспитанный» человек способен, благодаря накопленным в его памяти примерам и усвоенным отвлеченным понятиям, найтись и в таких положениях, в каких он никогда раньше не бывал. Словом, воспитание лучше всего может быть определено как организация приобретенных привычек поведения и наклонностей для действия.

Правда, мы говорим и о хороших, и о дурных привычках, но в большинстве случаев, употребляя слово «привычка», люди имеют в виду какую-нибудь дурную. Так, говорят о привычке курить, пить, браниться, но не говорят о привычной воздержанности, умеренности, смелости. А между тем в действительности наши добродетели в такой же мере являются привычками, как и наши пороки. Поскольку наша жизнь имеет определенную форму, она вся слагается из известного числа привычек — практических, эмоциональных и умственных, которые приведены в систему и влекут нас навстречу нашей судьбе, какова бы она ни была.

В той мере, в какой мы — просто живой комплекс привычек, мы являемся стереотипными существами, подражающими и копирующими свое собственное прежнее «я». А так как мы при всяких условиях обнаруживаем тенденцию стать такими существами, то отсюда прежде всего следует, что главные усилия учителя должны быть направлены на то, чтобы выработать у ребенка именно те привычки, которые в дальнейшей жизни принесут ему наибольшую пользу. Люди воспитываются для действия, материалом же, из которого действия состоят, служат привычки.

Пользуясь словами из одной ранее написанной мною книги, скажу: главная часть всякого воспитания заключается в том, чтобы сделать нашу нервную систему нашим союзником, а не врагом. Мы должны превратить свои приобретения в капитал и выгодно поместить его так, чтобы спокойно жить на приносимые им проценты. Чтобы достигнуть этого, мы должны в возможно раннем возрасте сделать привычным и автоматическим возможно большее количество полезных действий и бороться с не меньшим усердием против укоренения таких привычек, которые могут принести нам вред. Чем большее количество обыденных действий удастся нам сделать автоматическими, не требующими усилия, тем более наши высшие духовные способности будут иметь свободы для своей деятельности.

С.С. Какие конкретные рекомендации может предложить психология относительно процесса усвоения знаний? Есть ли альтернатива традиционной системе заучивания материала ради его контрольного воспроизведения?

У.Д. Необходимо укреплять внимание в детях, которые крайне небрежны в занятиях, беспорядочно перескакивают мыслью с одного предмета на другой. Учитель должен заботиться о том, чтобы сделать привлекательным предмет занятий, ассоциировать его с чем-нибудь интересующим ребенка; в худшем случае, когда нельзя придать интерес самим занятиям, можно пообещать награду за внимательное отношение к занятиям и наказание — за невнимательное. Если предмет не вызывает в ребенке произвольного внимания, то приходится черпать интерес со стороны. Но лучше всего, когда сама тема занятий интересна, и, обучая детей, мы должны всегда стараться связывать новые сведения, сообщаемые им, с теми объектами, с которыми у них соединены перцепции. То, что давно и хорошо известно, тотчас становится объектом внимания и влечет за собой новые впечатления.

Большинство людей обладают хорошей памятью на факты, имеющие отношение к их житейским целям. Школьник, проявляющий способности атлета, оставаясь крайне тупым в учебных занятиях, поразит вас знанием фактов о деятельности атлетов и окажется ходячей справочной книгой по статистике спорта. Причиной этому является то, что мальчик постоянно думает о любимом предмете, собирает относящиеся к нему факты и группирует их в известные классы. Они образуют для него не беспорядочную смесь, а систему понятий — до такой степени глубоко он их усвоил.

Почему зубрежка такой дурной способ учения? После сказанного выше это само собой ясно. Под зубрежкой я разумею тот способ подготовки к экзаменам, когда факты закрепляются в памяти в продолжение нескольких часов или дней усиленного напряжения мозга, запоминаются на время испытания, между тем как в течение учебного года память почти вовсе не упражнялась в области предметов, необходимых к экзамену. Объекты, заучиваемые таким путем, на отдельный случай, временно, не могут образовать в уме прочных ассоциаций с другими объектами мысли. Соответствующие им мозговые точки проходят по немногим путям и с большим трудом возобновляются. Знание, приобретенное в с помощью простого зубрения, почти неизбежно забывается совершенно бесследно. Наоборот, материал, набираемый памятью постепенно, день за днем, в связи с различными контекстами, освещенный с разных точек зрения, связанный ассоциациями с другими событиями и неоднократно подвергавшийся обсуждению, образует такую систему, вступает в такую связь с остальными сторонами нашего интеллекта, легко возобновляется в памяти такой массой внешних поводов, что остается надолго прочно приобретенным. Вот в чем рациональное основание для того, чтобы установить в учебных заведениях надзор за непрерывностью, равномерностью занятий в течение учебного года. Разумеется, в зубрении нет ничего нравственно предосудительного. Если бы оно вело к желанной цели — к приобретению прочных знаний, то, бесспорно, было бы лучшим педагогическим приемом. Но на самом деле этого нет, и учащиеся сами должны понять почему.

С.С. Можно ли на основании принципов воспитания сформулировать рекомендации по самосовершенствованию, пригодные не только для детского возраста? В чем они состоят?

У.Д. В качестве конечной максимы мы можем предложить приблизительно такое правило. Сохраняй в себе способность к усилию небольшим добровольным ежедневным упражнением, то есть проявляй аскетизм и героизм в мелочах, не необходимых для тебя, делая каждый день или через день что-нибудь такое, что ты предпочел бы не делать; тогда при наступлении настоящей нужды ты почувствуешь себя готовым мужественно выдержать испытание.

Такого рода аскетизм есть как бы страхование, которое мы платим за свой дом и имущество. Деньги, потраченные на страховку, не приносят нам никакой пользы и могут никогда ее не принести. Но если произойдет пожар, плата за страхование избавит нас от разорения. То же можно сказать о человеке, который ежедневным упражнением приучил себя сосредоточивать внимание, энергично распоряжаться своей волей и проявлять в ненужных вещах самоотречение. Среди всеобщего разрушения он будет выситься, подобно несокрушимой башне, когда более изнеженные люди рассеются, как мякина по ветру.

…Изучение психических процессов может оказать большую помощь практической морали. Ожидающий нас в будущей жизни ад, о котором учат нас богословы, не хуже того ада, который мы сами создаем себе на этом свете, воспитывая свой характер в ложном направлении. Если бы дети могли себе представить, как быстро они становятся просто живым комплексом привычек, они более обращали бы внимания на свое поведение в том возрасте, когда их мозг еще достаточно пластичен. «Прялка жизни» находится в наших собственных руках, и мы сами бесповоротно предопределяем свою судьбу. Нет такого ничтожного добродетельного или порочного поступка, который не оставил бы в нас навеки своего неизгладимого следа. Пьяница Рип Ван-Винкль в комедии Джефферсона после каждой новой выпивки извиняется, говоря: «Этот раз не считается». Ну, он может не считать, и милосердный Господь не поставит ему на счет этого раза, но этот раз тем не менее будет отмечен. В глубине нервных клеток и волокон его зачтут молекулы, делая для Винкля в будущем неотразимым новый соблазн.

Выражаясь с научной строгостью, можно сказать, что всякий поступок оставляет в нервной системе неизгладимый след. Разумеется, это имеет хорошую и дурную стороны. Ряд отдельных выпивок делает нас постоянными пьяницами, но такой же ряд благих дел и часов труда делает нас святыми в нравственном отношении или авторитетами и специалистами в практической и научной областях. Пусть никто из молодежи не беспокоится о конечных результатах своего воспитания, какого бы рода оно ни было. Человек, добросовестно выполняющий ежедневно свой труд, может предоставить конечный результат своей работы ей самой. Он может быть глубоко убежден, что в один прекрасный день он осознает в себе достойнейшего представителя своего поколения, какой бы род деятельности он ни избрал. Втихомолку, среди мелочей ежедневного труда, в человеке выработалась способность правильно судить в области его специальности, способность, которая навсегда сохранится в нем. Отсутствие такой способности, быть может, породило в юношестве, вступающем на трудный жизненный путь, более уныния и малодушия, чем все остальные причины, взятые вместе.

С.С. Каково, по вашему мнению, положение психологической науки и что вы думаете о перспективах ее развития?

У.Д. Толкуя все время о психологии как естественной науке, мы не должны думать, что речь идет о науке, установленной на прочном, незыблемом основании. Наоборот, называя психологию естественной наукой, мы хотим сказать, что она в настоящее время представляет простую совокупность отрывочных эмпирических данных; что в ее пределы отовсюду неудержимо вторгается философский критицизм и что коренные основы этой психологии, ее первичные данные, должны быть обследованы с более широкой точки зрения и представлены в совершенно новом свете. Короче говоря, название естественной науки указывает на то, что психология обладает всеми несовершенствами чисто эмпирической науки, и не должно вызывать в психологах наивной уверенности в цветущем состоянии изучаемой ими научной области. Довольно странно слушать, когда начинают толковать о «новейшей психологии» и пишут «истории психологии», забывая, что даже основные элементы и факторы в области душевных явлений не установлены с надлежащей точностью.

Что представляет собой психология в данную минуту? Кучу сырого фактического материала, порядочную разноголосицу во мнениях, ряд слабых попыток классификации и эмпирических обобщений чисто описательного характера, глубоко укоренившийся предрассудок, будто мы обладаем состояниями сознания, а мозг наш обусловливает их существование, но ни одного закона в том смысле, в каком мы употребляем это слово по отношению к физическим явлениям, ни одного положения, из которого могли бы быть выведены следствия дедуктивным путем.

Нам неизвестны даже те факты, между которыми могли бы быть установлены отношения в виде элементарных психических законов. Короче говоря, психология еще не наука, это нечто, обещающее в будущем стать наукой. Ее материал находится в нашем распоряжении. Мы знаем, что в соотношениях между известными мозговыми процессами и известной «познавательностью» существует какая-то закономерность. Мы можем получить слабое представление о том, чем могла бы стать в конце концов психология, и сознаем, что по сравнению с возможным состоянием этой науки современное ее положение крайне несовершенно. Можно сказать, что в настоящее время психология находится приблизительно в том фазисе развития, в каком были физика и учение о законах движения до Галилея или химия и мысль о постоянстве масс при превращении веществ до Лавуазье. Когда в психологии явится свой Галилей или Лавуазье, то это, наверное, будет величайший гений; можно надеяться, что настанет время, когда такой гений явится и в психологии, если только на основании прошлого науки можно делать догадки о ее будущем. Такой гений по необходимости будет «метафизиком». А для того чтобы ускорить его появление, мы должны сознавать, какой мрак облекает область душевных явлений, и никогда не забывать, что принятые нами на веру положения, на которые опирается все естественноисторическое исследование психических явлений, имеют временное, условное значение и требуют критической проверки.

С.С. Широко известна ваша теория эмоций. Каким может быть ее практическое приложение?

У.Д. Считается, что действие является следствием настроения, но на самом деле одно неотделимо от другого. Регулируя свои действия, которые более непосредственно контролируются нашей волей, мы можем косвенно регулировать наше настроение, которое этому контролю не подчиняется.

Подавите в себе внешнее проявление страсти, и она замрет в вас. Прежде чем отдаться вспышке гнева, попробуйте сосчитать до десяти — и повод к гневу покажется вам до смешного ничтожным. Чтобы придать себе храбрости, мы свистим и тем действительно придаем себе уверенность. Но попробуйте просидеть целый день в задумчивой позе, поминутно вздыхая и отвечая упавшим голосом на расспросы окружающих, и вы тем еще усилите ваше меланхолическое настроение. В нравственном воспитании все опытные люди признавали чрезвычайно важное правило: если мы хотим подавить в себе нежелательное эмоциональное влечение, мы должны терпеливо и сначала хладнокровно воспроизводить внешние движения, соответствующие желательным для нас душевным настроениям. Результатом упорных усилий в этом направлении будет то, что злобное, подавленное состояние духа исчезнет и заменится радостным и кротким настроением. Расправьте морщины на челе, проясните взор, выпрямите корпус, заговорите в мажорном тоне, весело приветствуя знакомых, и если у вас не каменное сердце, то вы невольно поддадитесь мало-помалу благодушному настроению.

Лучший сознательный путь к жизнерадостности, если она нами утрачена, — это взять себя в руки и заставить говорить и поступать так, как если бы жизнерадостность была уже обретена.

С.С. В наши дни умами овладело стремление к успеху. И в рецептах успеха нет недостатка. А есть ли у вас такой рецепт?

У.Д. Если только вы достаточно сильно стремитесь к результату, вы непременно достигнете его. Если вы хотите стать богатым, вы станете богатым, если вы хотите стать ученым, вы будете ученым, если вы хотите стать хорошим, вы будете хорошим. Но только вы должны действительно хотеть этого, а не стремиться одновременно с такой же силой к сотне других несовместимых вещей.

С.С. Вашим суждениям присуща афористичность. А какое из ваших суждений могло бы послужить напутствием всем тем, кто стремится наполнить смыслом свою жизнь?

У.Д. Поверь в тот факт, что есть ради чего жить, и твоя вера поможет этому факту свершиться.

«Беседовал» Сергей СТЕПАНОВ