Уильям САРОЯН

БОЖЕ! БОЖЕ! БОЖЕ! БОЖЕ!

Он догадывался, что у них на уме, у этих взрослых болванов. Они задумали его припугнуть, чтобы он перестал так горланить. Регулировщик Мулиган, бармен Томми и ювелир Шульц. Но он им еще покажет. Они хотят прогнать его с угла, чтобы все вокруг спокойно вздохнули. Послушать их, так он один шумит, как дюжина мальчишек — разносчиков газет. Может, так оно и есть. Ну и что? Разве ему не положено сообщать им, что творится в мире? Разве он не обязан возвещать об успехах Муссолини в Африке? «Они злятся, потому что я итальянец», — думал он. А кто же еще? Конечно, итальянец. Добропорядочный макаронник. Если им это не по нутру, пусть донесут на него властям.

Вообще-то Мулиган не такой уж вредный. У него доброе сердце, только вот воображает, будто метко острит про итальянскую армию:

— Эй, итальяшка, как там поживает твоя армия? — говорит он.

— Лучше не бывает, — отвечает мальчик.

(Мулиган всегда улыбается, а как запахнет жареным, так сразу в кусты: он всего лишь престарелый полицейский, обожает брать за ручку маленьких детей и переводить через улицу.)

— Ха, ха, ха, а ты как поживаешь, фараон плоскостопый? Ха, ха, ха, — и пускался наутек.

Боже, боже, боже, боже! Может, старина Мулиган на него озлобился? Может, Мулиган его возненавидел?

Так ему и надо, пусть себе острит про армию Муссолини в Африке сколько влезет.

К вашему сведению, армия у нас что надо. Все — истинные итальянцы из Неаполя, Сицилии и Рима. Все как на подбор макаронники.

А Томми, толстопузый бармен-коротышка из паба «Трилистник»? Томми — неплохой человек, только любит почесать языком, как Мулиган.

— С чего это ты в последнее время так раскричался, малыш? Пока итальянцы не начали убивать эфиопов, у тебя был тихий-спокойный нрав, — заметил Томми.

— Хорошо, я тебе скажу. Только между нами — это от того, что я итальяшка, понятно?

(Томми был свой человек. Мальчику очень даже нравился этот пузатый бармен-коротышка, но не его ехидство.)

— И это еще не все, — продолжал мальчик. — Вот кто ты такой? Ирландец. А в Ирландии своих проблем хватает. Разве англичане не задают вам трепку время от времени?

Боже, боже, боже, боже! Как же тут Томми не возмутиться, как не вознегодовать?

Сами виноваты, великовозрастные дурни. Кто их просил потешаться над ним и над Муссолини?

Еще этот ювелир Шульц. Абрам-ювелир. Маленький горластый еврей с белыми ручками. Вечно возится с часиками, кольцами, браслетами. Кто его принимает всерьез? На что он годен? А все туда же, крутого из себя корчит. Расхаживает вокруг да около, сует ему под нос какой-то приборчик, наверное внутренности от часов, и говорит, что это шумомер. Шульц говорит, как только машинка покажет, что он слишком громко кричит, то позовет полицию и его упекут в Сан-Квентин. Пожизненно.

— За что?

— За победу в африканской войне, — поясняет Шульц. — Вот за что.

— Я кричу не громче обычного.

— Не ври, — говорит Шульц. — Этот прибор не ошибается. От тебя шуму больше, чем от всех остальных.

— Мне нужно распродать газеты.

— Да при чем тут газеты? — говорит Шульц. — Тебе бы только трезвонить про победоносную Италию. И больше ничего.

(Шульц был прав, вот что хуже всего. Именно этого мальчик и добивался. Он хотел, чтобы все знали: Италия — это Италия и, о боже мой, итальянская армия чего-то да стоит.)

— Ах так? — выпаливает он. — А что же вы, мистер Шульц? Вы разве не расшумелись, когда Гитлер прижал евреев в Германии? Вы же не чудили, как какой-нибудь чокнутый, а раскричались похлеще моего.

Боже, боже, боже, боже. Как же разбушевался Абрам; заморгал маленькими глазками, как шальной!

На испуг берут, на смех поднимают. Ничего у них не получится.

Муссолини хочет взять этих жалких эфиопов в Абиссинии под свою опеку. Только и всего. Он еще кое-что хочет, но сперва он позаботится, чтобы у всех этих несчастных была обувь, ванные и телефоны. Он их научит строить современные дома, проведет электричество, раздаст стиральные машины и пылесосы, понастроит школ, научит всех читать и писать, и вообще много чего сделает. Бенито Муссолини все сделает, и пусть кто-нибудь в целом свете посмеет помешать Бенито Муссолини. «Мы едим спагетти и пьем красное вино, — думал он. — Мы сыты, поэтому нам хочется чем-нибудь заняться в этом мире. На свете много места для итальянцев — север, юг, восток, запад, куда ни глянь. Колумб уплыл к черту на рога и открыл Америку, а кто он был? Итальяшка. Почему же они острят? Потому что Бенито Муссолини — великий человек. Вот почему. Все завидуют Бенито Муссолини. Король Англии завидует. Диктатор России завидует. Адольф Гитлер завидует. Весь мир ему завидует», — думал мальчик.

И все же ему было страшновато.

Он видел, как старина Мулиган стоит на улице, дует в свисток, протягивает руку и машины проезжают или останавливаются. Мулиган, похоже, зол на весь свет. «Наверное, из-за плоскостопия», — думал мальчик.

Он миновал «Трилистник», но заходить не стал. Обычно в пабе он продавал газеты парням, которые там выпивали. Теперь же он обходил это место стороной, потому что Томми на него окрысился.

Потом он увидел, как Абрам Шульц выглядывает из окна своей маленькой мастерской.

Все они на него обозлились.

Ну и пусть. Что они ему сделают? Он должен продавать газеты, вот он их и продает. Он громко выкрикивает заголовки? Подумаешь! Он радуется всему, и пусть только кто-нибудь посмеет помешать ему или Бенито Муссолини в Риме.

Однажды после полудня мимо его угла прошли двое цветных парней и, боже, боже, услышали, как он орет про войну. Боже, боже, они обернулись, посмотрели на него, и у него бешено заколотилось сердце. И он сказал себе: если они нарываются на драку, они ее получат. Посмотрим, кто помешает Муссолини научить этот народец чтению и письму. Если они ищут неприятностей себе на голову, очень хорошо. Я не побегу. Но полной уверенности у него не было.

Один из парней был немного старше мальчика; ему, наверное, было лет четырнадцать, а второму — тринадцать, сколько и мальчику.

Они смахивали на братьев. На следующий день мальчик снова их встретил; он перехватил их взгляды и понял, что они не в восторге от поднятого им крика.

Он не на шутку перепугался. И как раз в тот момент, когда ему стало совсем страшно, эти двое цветных захохотали. О боже, боже, как они ржали. Раскатисто и мощно, как все негры. С издевкой и наплевательски. Мол, что ты нам сделаешь! Смех ужаснул мальчика больше всего. Из-за этого все пошло прахом. Ему вдруг расхотелось выкрикивать заголовки и вообще раскрывать рот. Он вдруг очень пожалел Бенито Муссолини. Гогот цветных еще звенел у него в ушах. Перед глазами стояли чернокожие лица, большие рты, приводимые в движение беззаботностью и безразличием, крупные, сверкающие белизной зубы.

Есть в неграх нечто такое — беспечность, медлительность, непринужденность, громкий смех. Может, они не хотят учиться читать и писать? Может, им не нужны современные дома с электричеством, стиральными машинами, пылесосами и прочими штуками? Может, им доставляет удовольствие просто жить на свете, слоняться туда-сюда, ничем себя не утруждать, а только смеяться? Вот ведь что хуже всего; поэтому ему стало очень обидно за Бенито Муссолини. «Какой в этом смысл?» — думал он.

Кому понадобилось мучить этих чернокожих? Что толку учить их тому, чего они не хотят знать? Ради чего вербуют столько молодых итальянцев из Неаполя, Сицилии и Рима и заставляют палить в этих больших негров? И какая от этого польза?

Через полчаса Мулиган заметил перемену. Мальчик как воды в рот набрал. Что с ним стряслось?

Томми-бармен по дороге домой тоже заметил, что юный итальяшка притих.

И Шульц заметил.

«Какая досада, — подумал Шульц, — нам так нравилось над ним потешаться».

На следующий день Мулиган остановился у табачного киоска на углу, купить пару грошовых сигар и узнать, кто победил в пятом заезде в Бэй-Медоуз. Он увидел мальчика, тот стоял на углу, подавленный — один-одинешенек, словно сирота, и не издавал ни звука.

— Эй, итальяшка, — окликнул его Мулиган, — что с тобой происходит? Ты чего не кричишь про итальянскую армию? Может, с ней стряслась какая-нибудь беда?

Мальчик обернулся и посмотрел на рослого регулировщика, не зная, что ответить. Что с ними поделаешь, с этими неграми? У них же все есть. Они веселятся; им больше ничего не надо. Они мозговитые. Он хотел поделиться своими мыслями с Мулиганом, но не смог ни подобрать нужных слов, ни настроиться на разговор.

— Беда? — повторил он. — Какая еще беда? Вчера наши заняли Макале и скоро будут в Аддис-Абебе. Армию Муссолини ничто не остановит. Боже, боже, боже, боже.

И заорал пуще прежнего.

1935

Перевел с английского Арам Оганян