Уильям САРОЯН

Кричащие заголовки

Рис. Е. Медведева

Год одна тысяча девятьсот двадцать второй. Место действия: Фресно. Персонажу 13 лет. Событие: молниеносное озарение, осознание им наконец, что есть на свете человек, знающий, в чем смысл жизни.

Зовут персонажа Уильям Сароян. Он куда-то идет и говорит на ходу:

— Пустобрех, вот кто я. Неужто мне ведомо, в чем смысл жизни?

Вот именно.

А случилось всё вот как.

Мир вымерз, обезумел и окрысился, и всякому, кто просыпался по утрам, не оставалось ничего другого, как замерзнуть, обезуметь и окрыситься. Зачем лезть вон из кожи? Спать в миллион раз приятнее. Но каждое утро он вставал и все начинал сызнова.

Только он не знал ради чего.

Может, ради денег, потому что он всегда в них нуждался, вся его семья вечно нуждалась в деньгах, все, кого он знал, все время нуждались в деньгах, но он знал, что дело не в деньгах. Распродажа газет по утрам создавала у него впечатление, будто он куда-то движется, но он знал, что не дальше пекарни, за хлебом, к тому же не ради этого он старался.

Может, ради обуви? Разумеется, обувь — это здорово, но, чтобы раздобыть ее, нужно просто пойти в обувной магазин с достаточной суммой денег и купить себе пару, так что дело никак не в обуви.

Тогда, может, ради крыши над головой? Конечно, жилище всегда необходимо, но владение им сводится всего лишь к обладанию деньгами, на которые его можно приобрести, так что и жилище тут ни при чем.

Или, может, ему хотелось представлять из себя что-то важное, весомое? Естественно, каждому человеку в этом мире следует быть важным и значительным. Вот только насколько важным может стать человек без того, чтобы не выставлять себя на посмешище?

А может, он жаждал силы, могущества? Разумеется, крепкое телосложение всегда пригодится, но что толку, если тело крепкое, а ум слабый? Как бы там ни было, он был силен, когда нужно. Он совершенно не испытывал желания помыкать людьми, угрожать им, заставлять их работать на него задаром, карать или вести себя подобным глупым образом. Так что, конечно, дело не в могуществе.

В таком случае, может, в привлекательной внешности? Спору нет, всегда приятно, когда молодой человек хорош собой, иначе с какой стати девушки захотят посмотреть на него два раза вместо одного, заговорить с ним, находиться рядом или полюбить его? И с чего вдруг кто-либо вообще — Господь, судьба или удача — будут благосклонны к нему? Но нет, и привлекательность была тут ни при чем.

Наконец, может, дело в быстроте? Спору нет, способность стремительно передвигаться, ходить, бегать или гонять на велосипеде всегда веселит душу и зачастую также приносит пользу. А способность думать, мгновенно принимать решения и быстро действовать всегда пригодится в жизни, но не в быстроте было дело.

Так ради чего тогда он так старался?

Он не знал. Просто ради чего-то большего. Наверное, ради всего, но он не знал, как, каким образом.

Но каждый божий день после школы, глядя на прохожих на улице, он пытался разобраться. И в школе пытался, и в церкви каждое воскресенье, и перед сном каждый вечер, но тщетно. Хотя раза два, в миг между сном и бодрствованием, он почти уже нащупывал ответ, ухватывался за него, а тот всякий раз ускользал, и вот он уже плывет в объятиях сна. Казалось, он вот-вот найдет то, что ищет, но позволял себе погрузиться в блаженство сна. А когда просыпался утром, мир оказывался по-прежнему промозглым, обезумевшим и подлым. Казалось, не стоит даже вылезать из постели.

31 августа 1921 года ему исполнилось 13 лет, а он как был, так и оставался ни при чем.

В разгар лета весь мир природы дышал полной грудью: виноград созрел и был готов, инжир на деревьях налился и потемнел, ветви абрикосовых деревьев едва выдерживали бремя своих плодов, вода с хохотом бежала по камням рек Кингс-ривер и Сан-Хоакин, а потом по тысячам миль оросительных каналов. Стрекозы висели над прохладными водами, ослепительно сверкая на солнце. На закате горлицы ворковали о воспоминаниях и о любви, олени резким одиноким кличем звали солнце, укоряя его за то, что оно опять зашло и похитило у них свет. Невидимки — лягушки и сверчки — настраивали свои инструменты, выбирали мелодию и исполняли ее без дирижера и малейших усилий. Все сущее осознавало свою истинность и бессмертие, и только маленький мальчик, отпрыск несуразного рода человеческого, стоял и слушал на пустыре перед своим домом и не мог понять.

Тринадцать лет, все до последней минуты, а все еще дурак дураком.

Мир что-то означал, жизнь что-то означала, но жизнь человека, принадлежность к этой непостижимой семейке, к племени человеков, означала нечто большее, чем просто что-то, но никто, похоже, не знал, что именно, и никто, кажется, особенно не переживал из-за этого.

Кроме него. Он знал, что все следует знать, и знал, что ничего не знает. Он знал, что ему не безразлично, и это ужасно его утомляло.

Не успел он оглянуться, как прошел сентябрь, затем октябрь. Наступил ноябрь, декабрь, январь и Новый год, с той лишь разницей, что мир промерз, окоченел и отупел.

Он читал, не переставая: оставшуюся непроданной газету, которую он продавал каждый вечер, «Фресно Ивнинг Геральд», непроданный журнал, который он продавал каждый четверг, «Сатердей Ивнинг Пост», «Мир мальчиков» и «Чем заняться» — воскресные школьные газеты, учебники и библиотечные книги.

А в один прекрасный февральский день откровение вырвалось у него, словно вскрик, только внутри, в тишине. Он ходил в технический колледж, потому что там учили печатать на машинке вслепую, а он собирался стать писателем. Там была небольшая библиотека, которой он пользовался во время самоподготовки, но вместо того чтобы заниматься уроками, он бродил в поисках книги, в которой говорилось бы о том, к чему он стремился.

Как-то днем он взял с полки сборник коротких рассказов, не удосужившись раскрыть книгу, чтобы узнать, кто ее автор. Оказалось, некто по имени Ги де Мопассан.

Что ж, и его почитаем. Первый рассказ он читать не стал, и второй не стал, а просто открыл книгу, перелистал несколько страниц, пока не дошел до какого-то рассказа, который назывался «Колокол», и принялся читать.

Он прочитал весь рассказ. Затем сел на минуту поразмыслить, потому что теперь он знал; прочитав рассказ, он понял наконец, ради чего он старается, и ему хотелось еще раз все обдумать.

Прозвенел звонок. Занятия кончились. Все, кто был в библиотеке, побежали домой, а он продолжал сидеть.

 

Убили попрошайку по прозвищу «Колокол». Все они были солидные, уважаемые, добропорядочные французы, отпрыски рода человеческого. Они не давали ему ни работы, ни денег, ни пищи, отказывали ему в понимании, а их дети обзывали его, швыряли в него камни и отовсюду гнали. За то, что он пытался украсть курицу, его зверски избил фермер и бросил умирать в канаве. Сельская полиция наутро оттащила его в тюрьму, заперла и оставила там. Он ждал, не проронив ни слова, не думая ни о чем, но никто так и не пришел. Весь день он слышал голоса и звуки, но наступила ночь, и опять никто не пришел.

На следующее утро, когда полиция зашла в его камеру, он был мертв. Никто не знал, когда и как он умер, впрочем, это было неважно. Он умер, и всё. Как он жил, тоже никто не знал, никто, кроме человека по имени Ги де Мопассан.

Но теперь и он знал то, что знал Ги де Мопассан. Ги де Мопассан умер, зато жил он и, подобно Ги де Мопассану, хотел стать писателем. Наконец он понял: жизнь теряет смысл без сопереживания.

Откровение было настолько оглушительным, что он лишился дара речи. Даже после того, как он вышел из библиотеки, пошел в редакцию и взял там кипу газет на продажу, дар речи по-прежнему не возвращался к нему.

Он не был в состоянии даже шептать, не то что горланить газетные заголовки. Он все еще переживал свою громадную ответственность человека, одаренного состраданием, умом, честью, любовью и, возможно, гениальностью. И когда он наконец все осознал, то исторг из себя такой вопль, что прохожие остановились, обернулись и прислушались, ведь несмотря на то, что он всего лишь выкрикивал газетные заголовки, им казалось, будто он пытается докричаться до них и поведать нечто такое, что им нужно непременно знать.

1965

Перевел с английского
Арам Оганян