Влюбленные

Рис. Е. Медведева

Он устал (утомительно странствовать по свету по рельсам и по морю), но не настолько, чтобы не заметить, как она — молоденькая шведка, которая следовала из Гельсингфорса в Стокгольм, поднялась по трапу c изящной коричневой сумкой — само воплощение изящества, невозмутимости, собственного достоинства и явной грусти, слитых воедино.

Он направился к перилам, где места хватало как раз для одного человека, и улыбнулся ей невольно и невинно, словно тварь бессловесная или птица, инстинктивно влекомая к своей противоположности, и девушка (знавшая, что этот американец улыбнулся и решительно шагнул к ней, потому что она ему знакома, что он по наитию и с окончательной определенностью постиг всю сущность ее жизни, фигуры и лица, простого благородного облика, ясного взгляда, осанки и походки) улыбнулась в ответ — почти кивнула — и прошла мимо.

Говорили по-фински и по-шведски, и он обнаружил, как трудно оперировать категориями языков и слов, что он свободен от надобности объяснять, почему он находится на этом корабле, и ему нравится только прислушиваться к их говору и догадываться по интонациям, всплескам волнения, резким перепадам речи, что люди прощаются, примешивая к словам то смех, то грусть.

Ему не хотелось ничего говорить ни на каком языке, а только слушать, смотреть и особенно наблюдать за чайками, чистотой их полета, чистотой неба и слышать их крики, чистое звучание их голосов, чистый запах гавани. В восторге от корабля, как ножом отрезанного от мерзости — скрежета, суеты и хаоса, вспомнив о девушке, о том, что здесь нет уродства и несовершенства, что язык более не сковывает его и что он воспринимает окружающее бессознательно и отрешенно, он решил, что теперь сможет узнать ее гораздо лучше, чем если бы изъяснялся с ней словами. И после мимолетно брошенного взгляда на чаек, вдохнув чистоты моря, он вдруг развернулся и медленно последовал за девушкой.

Их разделяло меньше шести шагов; она заходила в салон, где была лестница. Когда он с ней поравнялся, в зеркале над лестницей, в которое они оба смотрелись, один улыбался улыбкой другого, а он казался выше нее ростом. Вместе скользя по лестнице и видя друг друга в зеркале, они улыбались, пока зеркало не кончилось, а потом дружно рассмеялись, как будто (хоть это невероятно) они знакомы целую вечность, и это было замечательно, жизнь была прекрасна, как и запах моря, чистота неба, отточенный полет чаек. Прекрасно родиться на свет, вместе спускаться по ступенькам, вместе смеяться, и не важно, что до этого мига она никогда не встречала его, а он ее. И ничего не имело значения — боль, смерть, голод, страх, неудачи, потери — они смеялись.

Он отправился в свою каюту и уснул, а когда проснулся, корабль уже отплыл. Он ощущал, что находится в движущемся снаряде, и, закрыв глаза, мечтал о пробуждении и сне, который является началом пробуждения. Он вспомнил о девушке и осознал, как осознает бессловесное существо, что она наверняка стоит в одиночестве, оглядываясь по сторонам, и открыл глаза, испытывая при этом печаль прозрения, пробуждения ото сна и вставания. И единственное, чего он хотел в жизни, — это увидеть ее; просто снова встать и пойти туда, где находилась она, и увидеть ее, знать, что она есть, и смотреть на все, на что смотрит она, и жить в том же времени, в каком живет она.

Полное бодрствование глубоко запрятало эту печаль в свои недра и одарило оживлением. Без пиджака и галстука, он взбежал по лестнице, перепрыгивая через три-четыре ступеньки, и на носу корабля он увидел ее — как она обернулась и улыбнулась, безмолвно призывая вместе созерцать море и небо, сушу и воду. И он стоял рядом с ней, пока не наступила ночь и земля погрузилась в грезы, а он и она — влюбленные — грезили в оболочке земных грез, как это извечно делают лишенные дара речи обитатели земли.

1936

Перевел с английского
Арам Оганян