Речевая защита и речевая агрессия подростков

Все мы — дети, подростки, взрослые, старики — общаемся при помощи языка, причем функции языка вообще и речи в частности весьма разнообразны. В рамках данной статьи речь будет рассмотрена в одном ряду с теми действиями человека, которые предполагают агрессию по отношению к другому человеку или же, напротив, защиту от внешней агрессии

« Слово ранит», «слово лечит» — эти истины азбучны. Причем истоки агрессивной и защитной функций речи следует, вероятно, искать в необходимости сосуществования и биологических видов, и отдельных индивидов, а сосуществование всегда предполагает борьбу, конфликт, коллизию. Есть даже такая «культурологическая» шутка, в которой, очевидно, имеется доля правды: культура, дескать, возникла в тот момент, когда первобытный человек, поссорившись со своим соплеменником, не схватился за каменный топор, не сжал кулаки, а просто обругал его, закричав благим матом (кстати, изначально слово «мат» означало не что иное, как громкий голос).

Всякий взрослый человек в той или иной мере владеет искусством словесной дуэли, легко и естественно это искусство освоив, но всерьез о преимуществах и недостатках словопрений люди обычно задумываются лишь тогда, когда в словесные поединки начинают вступать их дети.

Какой восторг вызывает у родителей первое слово, сказанное их ребенком! С каким вниманием воспринимают они младенческий лепет своего чада! Но вот проходит некоторое время, и из чистых детских уст вылетает грубое, а то и бранное слово... Ситуация безрадостная, однако отнюдь не трагическая. Во всяком случае так считает известный американский педиатр, психолог и психиатр Аллан Фромм.

«Почти все дети, — пишет Фромм в своей «Азбуке для родителей», — рано или поздно начинают говорить бранные слова. Это не повод для беспокойства. Напротив, я бы встревожился, если бы мой сын дорос до 7–8 лет и ни разу не произнес бы их. Я решил бы, что он просто не слышит, что говорят окружающие, и, может быть, даже не воспринимает то, что говорю я. А явное отсутствие непосредственности и непринужденности в его поведении обеспокоило бы меня еще больше».

Можно согласиться с А. Фроммом, можно не соглашаться, а можно попытаться самим разобраться в существе поставленной им проблемы.

Итак, начнем по пунктам.

1. Ребенок овладевает родным языком естественным путем: слышит звуки, слышит речь окружающих его людей, довольно быстро «соображает», что мир, в который он пришел, наполнен информацией и что для того, чтобы как-то заявить о себе и о своих проблемах, необходимо подать какой-либо звуковой сигнал. Поначалу младенец плачет, сигнализируя о том, что он хочет есть, пить, что у него мокрые пеленки и др., а потом начинает произносить слова: сначала тарабарские, самостоятельно сконструированные, а затем и общеупотребительные, услышанные от других.

Постепенно, слушая и повторяя, ребенок осваивает весь активный пласт лексики, в котором, разумеется, есть как «хорошие», так и «плохие» слова. Таким образом, ребенок пользуется теми словами, которые реально существуют в речевой практике и среди которых конечно же есть бранные, и он не несет никакой ответственности за то, что эти слова имеются в языке, а потому глупо обвинять трех-четырехлетнее дитя в склонности к сквернословию.

2. Аллан Фромм считает, что «бранные слова ребята начинают использовать, как только попадают в школу, а иногда и раньше. И то обстоятельство, что эти слова нас шокируют, оказывается для детей наилучшим поводом, чтобы повторять их. Им хочется позлить, подразнить нас, потому что им самим приходилось не раз терпеть это от нас, и теперь они просто открыли для себя новое оружие агрессии».

Наверняка многие родители не захотят принимать эту сентенцию американского психолога на свой счет, будучи уверенными, что уж кто-кто, а они-то никогда не были агрессивны по отношению к своему чаду. Однако чем, если не агрессией, следует считать тугое пеленание младенца (Л. Толстой утверждал, что хорошо помнит свои ощущения, когда, будучи младенцем, он был накрепко скручен пеленкой-свивальником, и что это ощущение явилось предпосылкой формирования у него стойкого неприятия всякого рода насилия). А уж такие невинные на первый взгляд формы агрессии, как кормление насильно, как многочисленные запреты («не пойдешь гулять», «не дружи с этим мальчиком»), испытывает каждый ребенок.

Все повторяется в этом мире: сначала мы манипулируем детьми, затем дети манипулируют нами. Поэтому сделаем для себя очень важный вывод: детская агрессивность — это всегда ответ, реакция на агрессию. То же относится и к агрессии речевой, которая выражается прежде всего в употреблении бранных слов.

3. Наша повседневная жизнь протекает, помимо прочего, в так называемой языковой среде, которая, как нетрудно догадаться, моделирует реальную среду, подстраивается под нее. Современная же реальная среда, или иначе — российская наша действительность, безусловно, агрессивна для человека, тем более для ребенка или подростка. Это обстоятельство следует иметь в виду, рассуждая как об особенностях лексического состава «великого и могучего» нашего языка, так и о специфичности речевой практики детей и подростков с российским менталитетом в постперестроечный период (в скобках заметим, что подобные периоды обыкновенно сопровождаются кризисными явлениями в политической, экономической, социальной и культурной сферах).

Рано или поздно всякий ребенок вступает в подростковый возраст, что само по себе уже является кризисной ситуацией, поскольку сопровождается изменениями обстоятельств, условий жизни ребенка (тут напрашивается такой каламбур: кризисная ситуация всегда есть следствие изменения ситуации). У подростка усложняются взаимоотношения с окружающими людьми и со всем миром, происходит лавинообразное расширение словарного запаса, слова приобретают множество значений, на фоне общего повышения сензитивности у него происходит обострение чувства языка и, наконец, на новом витке возникает повышенный интерес к ненормативной лексике (как, впрочем, и ко всему ненормативному).

Наступает второй этап становления отношений юного человека с языком, речью, для него (этапа) характерно кардинальное обновление словаря. В очередной раз подросток определяет свое отношение к ненормативной лексике. Слова, в том числе бранные, позволяют подростку сформулировать и свое эмоционально-ценностное отношение к миру, что конечно же совершенно необходимо в его становлении как личности.

В.С. Мухина в учебном пособии «Возрастная психология» отмечает: «Подросток легко улавливает неправильные или нестандартные формы и обороты речи у своих учителей, родителей, находит нарушение несомненных правил речи в книгах, газетах, в выступлениях дикторов радио и телевидения. В этом случае подросток испытывает чувство юмора, которое снижает его напряжение от постоянного внимания к реалиям языка. Это же обстоятельство содействует пониманию того, что речь в обыденной жизни людей часто грешит нарушениями правил». Подобное открытие нередко имеет далеко идущие последствия. Подросток может прийти не только к осознанию относительности речевых норм, но и к нормативному релятивизму во всех сферах жизни.

В подростковом возрасте стремление к независимости становится едва ли не ведущим мотивом деятельности. Обычно используются внешние, демонстративные формы отстаивания независимости, такие, как дерзость в общении. Подростка может привлекать ореол дерзости как символ его личной свободы. Дерзость может проявляться не только в тоне и содержании речи, но и в использовании определенных речевых единиц, которыми нередко оказываются именно бранные слова.

Стремление к нарушению нормативности речи парадоксальным образом приводит подростка к установлению нормативности совсем другого рода. Как известно, в отрочестве общение со сверстниками приобретает исключительную значимость. Подросток теперь меньше зависит от родителей, свои дела, планы, тайны он доверяет другу. Более всего ценятся успехи и признание в среде сверстников. В подростковых объединениях и группах стихийно формируются свои кодексы чести, возникают другие нормативные установления. Группа создает чувство «Мы», которое поддерживает подростка и укрепляет его внутренние позиции. Часто подростки для усиления этого «Мы» прибегают к автономной групповой речи, к автономным невербальным знакам. В неформальных подростковых объединениях возникает своеобразный сленг, или арго — слова или выражения, употребляемые определенными возрастными группами, социальными прослойками. Сленг усиливает чувство «Мы» тем, что сокращает дистанцию между общающимися через идентификацию всех членов группы своими знаками общения. Групповая речь нередко обильно уснащается бранными словами или эвфемизмами — более мягкими выражениями, заменяющими грубое слово или нецензурный оборот речи.

Эвфемизмы имеются в словарном составе многих языков мира, и русский язык — не исключение. Сегодня, например, мало кто воспринимает словосочетание «ёлки-палки» как грубое, тем более нецензурное, хотя оно является именно «псевдонимом» известного ругательства. Другие варианты этого эвфемизма: «ё-мое», «ёкэлэмэнэ», «ёксель-моксель» и т.п. В начале 1980-х годов в лексикон подростков вошли эвфемизмы трахаться и заколебать. Немного позднее едва ли не все возрастные и социальные группы населения взяли на вооружение словечко блин, которое, будучи употребленным в специфическом значении, также является типичным эвфемизмом.

Стремление подростков к взрослости сопряжено с различными формами изживания своей зависимости от родителей и взрослых в целом. В сознании подростка виртуально проигрываются различные ситуации, где «родители» (имеются в виду родительские социальные роли) выглядят весьма неприглядно. Совместное отчуждение от взрослых может осуществляться по-разному: озорство в общественном транспорте, на улице, грубость и демонстрация агрессивного игнорирования и пр.

Все это нередко сопровождается, говоря языком милицейского протокола, «грубой нецензурной бранью». Тут выстраивается такая незатейливая классификация: «хорошие слова» — из родительского лексикона, «плохие слова» — из словаря сверстников. Как это часто случается, процесс самоутверждения подростков протекает в парадоксальных формах: отчуждаясь от взрослых, они перемежают свою речь именно теми словами, которые бытуют как раз в языке взрослых.

Особую тревогу у педагогов и родителей обычно вызывает то, что бранные слова начинают употреблять не только мальчики, но и девочки. Этому можно найти множество объяснений. Рискнем предложить свою версию.

Одним из ведущих мотивов поведения девочек-подростков является так называемая сексуальная конкуренция. У них возникает интерес к представителям противоположного пола, что к тому же сопровождается встречным интересом. В этой ситуации подруги и просто одноклассницы начинают восприниматься как соперницы. Внешние знаки сексуальной конкуренции общеизвестны: броские наряды, макияж, минимализм в одежде. В «конкурентной борьбе» нередко используются и более сильные средства, такие, как физическая расправа с соперницей. Ненормативная лексика также может выступать в роли средства сексуальной конкуренции, которое позволяет решить сразу две задачи: «припечатать» грубым словом соперницу и обратить на себя внимание представителей противоположного пола.

Что касается последних, то нередко сквернословящая девочка вызывает у них неприязнь, то есть данное средство достижения цели приводит к обратному результату. Однако выбор средства нельзя считать случайным и тем более ошибочным: чисто тематически так называемый генитальный мат связан именно с любовным актом и подростки интуитивно это улавливают. И, разумеется, так же остро реагируют на такие слова.

Можно предположить, что генитальный мат в речи подростков (прежде всего мальчиков) отражает их подсознательное стремление к силе, зависть к мужской силе, скрытое чувство неполноценности перед ней. А еще в этом, как считает признанный специалист по ненормативной лексике Ю. Рюриков, — русское лихое озорство, ёрничество, готовность к действию, но с тайной ущербинкой. И еще, конечно же, удальство (слово это происходит от слова «уд», которое, по мнению В. Даля, является вполне приличным и обозначает любую выдающуюся часть тела). Здесь, возможно, уместен будет такой исторический экскурс: когда античный воин зрелых лет вступал в интимную связь с подростком или юношей, то считалось, что тем самым он передает ему свою мужскую и воинскую силу. Не случайно традиции мужеложества оказались живучими именно в закрытых военных учебных заведениях.

С другой стороны, генитальный мат в речи мальчиков и юношей является выражением смутной, неосознаваемой антипатии к женскому полу, поскольку, в силу так называемых культурных запретов, они, как правило, еще не могут удовлетворить нарождающееся половое чувство. И тогда дело заменяется словом — грубым выражением, в состав которого включаются существительные, обозначающие названия гениталий в «просторечном» варианте, и соответствующие им глаголы, обозначающие любовный акт.

(Окончание следует)

Владимир ЯНУШЕВСКИЙ,
кандидат педагогических наук,
старший научный сотрудник НИЛ развития
инновационных процессов в образовании
Ульяновского института повышения квалификации
и переподготовки работников образования

 

Литература

Мухина В.С. Возрастная психология: феноменология развития, детство, отрочество: Учебник для студентов вузов. 2-е изд., испр. и доп. — М.: Академия.

Фромм А. Азбука для родителей. — Л.: Лениздат, 1991.